Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
16.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[14-10-01]
Лицом к лицуАлександр МиттаПетр Вайль: Сегодня у нас в гостях Александр Митта, кинорежиссер, родоначальник жанра катастроф в российском кинематографе. Вопросы ему задают Сабрина Тавернисе, корреспондент американской газеты "Нью-Йорк Таймс" в Москве, и Нина Циркун из журнала "Искусство кино". Ведет программу Петр Вайль. Скажите, то, что произошло 11 сентября в Нью-Йорке и Вашингтоне на глазах всего мира, вот это трагическое зрелище, должно ли оно изменить жанр катастроф, жанр триллера в кино?
Александр Митта: Ну, оно должно изменить всю нашу жизнь. По-моему, это и есть подлинное начало третьего тысячелетия. Петр Вайль: Спасибо. По традиции, - биография нашего гостя. Александр Митта родился в 1933 году в Москве. Закончил инженерно-строительный факультет МИСИ имени Куйбышева, работал графиком-карикатуристом в юмористических и литературно-художественных журналах. В 1960 году закончил режиссерский факультет ВГИКа, где его наставником был Михаил Ромм. В кино дебютировал в 1961 году, поставив на "Мосфильме" вместе с Салтыковым полнометражную ленту "Друг мой Колька". В 1963 году снял фильм "Без страха и упрека". Широкую известность Митте принес фильм "Звонят, откройте дверь", который получил "Золотого льва Св. Марка" на Международном кинофестивале детских фильмов в Венеции. Автор фильма "Сказ про то, как царь Петр арапа женил", в котором играл, в частности, Владимир Высоцкий. И в 1979 году Александр Митта снял первый советский, российский фильм-катастрофу. Это картина "Экипаж". Я назвал не все ваши фильмы, но все ли здесь верно? Да, наверное, необходимо уточнить, что Александр Митта много лет преподает в гамбургской киношколе. Александр Митта: Все верно. Петр Вайль: Все в порядке? Александр Митта: Да. Петр Вайль: Итак, тот вопрос, который у нас вынесен в анонс. Я думаю, что это самый главный вопрос, который задают себе очень многие люди во всем мире, коль скоро уж кино является не просто искусством, не просто какой-то частью индустрии развлечений, а, в общем, образом жизни для огромного количества людей на свете. Как теперь снимать фильмы-катастрофы, и как теперь смотреть фильмы-катастрофы, после того, что произошло 11 сентября в Нью-Йорке и Вашингтоне? Александр Митта: Террористы оказались людьми гораздо более изощренного ума, чем все голливудские сценаристы. Никто не мог придумать такого фантастического сценария, и ни одна съемочная группа не могла реализовать его с таким блеском. Причем, заметьте, что против американской мощи, которая затратила тысячи и тысячи миллиардов, так сказать, на свою безопасность, и может поразить, я не знаю, так сказать, из Америки, так сказать, в Австралии просто прыщ на чьей-то заднице. И более того, так сказать, может укол лазерный сделать в этот прыщ... И вот эту фантастическую военную машину победили несколько человек, вооруженных перочинными ножами. Можете представить, как изощрен мозг организаторов, и каким образом сплочена эта группа! И это, с моей точки зрения, столкновение двух цивилизаций. Причем, это поражение той цивилизации, которую мы строили три тысячелетия. Потому что вся она построена на ценности человеческой жизни. Вся цивилизация Америки делает человеческую жизнь, так сказать, защищенной, священной. Если есть цивилизация, которая говорит "Моя жизнь - ничто перед богом", если есть цивилизация, которая ни во что не ценит человеческую жизнь (то есть она ценит ее, так сказать, как оружие Бога), всё, - наша цивилизация рушится, потому что всегда более низкая цивилизация побеждает более высокую цивилизацию во всей истории. Цивилизация - это система условностей, правда? Если нет условностей, так сказать, то зверь бросается на жертву и жрет ее, не думая. Вот это звери, которые родились в недрах, так сказать, человечества. Они будут уничтожать нашу цивилизацию, и у цивилизации нет ответа. У американцев нет ответа на удары террористов. Они делают акты возмездия сейчас, да? Ну, и будет следующий шаг террористов. Я, например, уже своим, так сказать, хилым умом придумал, какие ужасы могут ожидать Нью-Йорк, потому что он невероятно уязвим. Наша цивилизация невероятно уязвима. Не хочу давать этих рецептов, но не сомневаюсь, что у них есть лучше. И ответ на удар Америки будет. И неважно, будет он 5 лет или... Это такой короткий срок для истории. И что будет делать наша цивилизация, я не знаю. Петр Вайль: Так что, выхода нет? Александр Митта: Сегодня, когда хотят ответить силой на удары террористов, - ответа нет. Потому что в мире, с моей точки зрения (я не религиозный человек, я верующий; я знаю, что Бог есть, хотя у меня нет религии), есть что-то божественное, божеское: любовь, согласие, единение, развитие человеческого потенциала. И есть адское что-то, дьявольское, что имитирует Бога, и что все время, на короткий путь, так сказать, пытается создать имитацию счастья. Коммунисты были самыми великими террористами. Никто не уничтожил людей больше, чем Ленин и Сталин, никакие исламские, так сказать, террористы. Мы 70 лет жили в мире этого терроризма, и ничего. Это как-то образовалось, даже стало миром. Но это мир очень короткий. Мир Бога, он длинный, он вечный. Я не сомневаюсь, что сейчас цивилизация, во главе которой, с моей точки зрения, стоит Америка, рано или поздно выстоит и победит. Но сейчас ей противостоит угроза, с которой она не может справиться. Бомбовые удары по Афганистану не могут справиться с угрозой терроризма, который рождается в недрах стомиллионного исламского сообщества. Где-то они убьют, он в другом месте возродится снова. Сила - не ответ на удар террориста. Не может быть. Потому что сила не может быть ответом на удар дьявола. Любовь - ответ на удар дьявола. Я понимаю, что выступаю как глупый проповедник, где-нибудь там, в провинции, так сказать, но это единственное, что я могу представить. Сабрина Тавернисе: Понимая все это, я, в принципе, с вами согласна. Я борюсь с собой и стараюсь понять, как правильно поступать. Если сейчас надо просто критиковать американское правительство в том, что они наносят эти удары... Александр Митта: Нет-нет. Сабрина Тавернисе: Но что делать? Александр Митта: Я не знаю. Честно скажу. Это и есть кризис, когда люди не знают ответа. Я думаю: "Если бы американцы потратили миллиарды не на борьбу, так сказать, в поддержку Израиля, а построили бы там супергорода для палестинцев, сказочный, так сказать, мир, изменило бы это психологию палестинцев?" Наверное, нет. Не знаю. Нет ответа. Петр Вайль: Ну, вы знаете, мне всегда в таких случаях кажется, что, наверное, мы, четверо, сидящие за этим столом в студии, поэтому-то мы и занимаемся не той работой. Иначе мы, если бы мы знали, наверное, были бы, там, президентами или премьер-министрами, или начальниками генеральных штабов. Но у нас, у каждого своя профессия, и, что бы ни произошло, мы все равно продолжаем жить, продолжаем что-то делать, да? Вот вам что делать? Вы сняли много фильмов, да? Вы замечательный режиссер. Но вот как быть с вашей профессией, как быть с вашим сюжетным кино? Вы мастер сюжета, мастер жанра, родоначальник этого жанра катастроф. Куда вам деваться? Александр Митта: Я ответил себе на этот вопрос. Вы знаете, я довольно долго не снимал кино. Я восемь лет не снимал картины, хотя был в форме. Потому что я не знал, что я скажу зрителю сегодняшнему. Когда я нашел этот ответ, я вернулся в кино и сейчас снимаю подряд картину за картиной. И они достаточно успешные. Я надеюсь, дальше будет еще лучше. У меня есть только одно занятие, которым я собираюсь заниматься, - любовь. Я просто рассказываю людям истории, связанные с разными аспектами человеческой любви. И ничего другого. Это мой личный ответ. Нина Циркун: Вы говорили о войне цивилизаций, но мне бы хотелось повернуть разговор несколько в иную плоскость. Дело в том, что сразу после того, как CNN показало вот эту картинку с жуткими событиями, происходившими 11 сентября, поступило огромное количество откликов американских кинематографистов, которые увидели там либо фрагменты своих только что вышедших фильмов, либо готовящихся к выходу, либо замысливающихся, либо уже снятых некоторое время назад. И просто пришли в ужас именно от этого сходства. Александр Митта: Ну, ничего страшного в этом нет, вы знаете. Нина Циркун: Одну секунду. Александр Митта: Человеческий ум, он в определенном сегменте работает. Просто, эти террористы сработали лучше, чем все американские сценаристы, вместе взятые. И нечего им примазываться к славе террористов. Нина Циркун: Дело не в этом. Дело не в том, что они сумели тоже поставить зрелищное кино, а террористы сумели в реальных декорациях сделать то же самое, только лучше. Я хочу о другом спросить. Вот не кажется ли вам, что (и это, собственно, даже не мое ощущение, а ощущение, скорее, вот этих людей, очень растерянных сейчас) эти образы, накапливаясь в такой гигантской массе и овладевая массами, извините за невольный каламбур, становятся действительно материальной силой? Александр Митта: Да ну... Нина Циркун: То есть, не накликали ли мы или (в данном случае) американцы эту беду сами на себя? Александр Митта: Они получают большие деньги, поэтому очень хорошо о себе думают. Вы знаете, кино - это развлечение. Ничем другим оно не было, и ничем другим оно никогда не будет. Петр Вайль: Но, вы знаете, есть же такая точка зрения, вам, несомненно, известная, и поддерживаемая вполне достойными людьми. Например, Василий Розанов возлагал вину за русскую революцию на русскую литературу, которая расшатывала устои общества и подготовила таким образом приход большевиков. Александр Митта: Кого? Какие большевики? Они книжек не читали никогда. Петр Вайль: Ну, были среди них люди и грамотные. Вы спорите тогда с Розановым, да? Но довольно распространена точка зрения о том, что сейчас сказала Нина Циркун, что таким образом общество подготовилось и материализовало эти страшные кинообразы. Александр Митта: Тогда больше всего должны винить себя создатели самолетов и строители небоскребов. Они построили небоскреб, они создали этот самолет. Цивилизация подготовила все предпосылки для собственной гибели. И гораздо хуже ситуация, при которой есть как бы формальные взаимоотношения с Богом, а не подлинные. Вот это мне кажется самое страшное. Вы знаете, цивилизация не может развиваться, если у нее нет настоящего страха. То есть если дьявол не сидит у нее на плечах. Американцы стали хозяевами мира. Они могут наказывать кого угодно. Эта, так сказать, упитанная, так сказать, мадам, как ее зовут там... фамилию забыл... занимается внешними делами в Америке, так сказать. Петр Вайль: Занималась, наверное. Олбрайт. Александр Митта: Олбрайт, да. Она может наказывать югославов, и сотни тысяч югославов могут погибнуть, или там десятки... И телевизионный центр в Белграде может быть разрушен, да? Все, что вдали от Америки, может быть разрушено? Хотя я являюсь, как бы сказать, активным врагом Милошевича, и считаю, что он должен быть наказан, что он мерзавец, что он негодяй, что он убийца. Но безнаказанные жандармские функции по всему миру, и ощущение полной защищенности Америки - это не условия для развития цивилизации. В этих условиях погиб Рим, в этих условиях цивилизация вянет и гибнет. И, может быть, страшно, цинично, сегодня страшно об этом говорить, но, я думаю, что это удар со стороны Бога в Америку: "Помни, помни, что ты не всесильна! Помни, что ты уязвима! Помни, что тебе нужно работать с миром не силой, а добром, любовью!" Вот что означает в философском смысле (ну, как я понимаю, так сказать, со своими примитивными мозгами) эта ситуация. Сегодня она выглядит страшной, через 15-20 лет она окажется предупреждающим ударом. Петр Вайль: Ну, все замечают силу, и мало кто замечает, что сила предполагает колоссальную ответственность. Вот это вот, по-моему, самое важное. Александр Митта: Вы знаете, ответ, с моей точки зрения, ответ администрации Буша правильный. Вот, так сказать, сиюминутно он правильный. Конечно, талибы должны быть наказаны. Конечно, бен Ладен должен быть уничтожен. Но это не ответ. Это все равно, что, так сказать, у тебя вспух прыщ, ты его выцарапал. Это не ответ организму. Надо лечить изнутри все, чтобы новые прыщи не возникали. Петр Вайль: Я-то думаю, что единственный шанс в том, что зло делать трудно, а добро легко. Вот это - количественный ответ. То есть делать зло, да еще такое масштабное... Александр Митта: Петр, о чем вы говорите? Убить очень легко, а воспитать человека очень трудно. Нож в руку, и ты как бы, всё... И ты совершил зло, так сказать, и воткнул, проткнул человека, так сказать, как бумагу абсолютно совершенно. Петр Вайль: Черт его знает. Я никогда... Александр Митта: А вырастить... Петр Вайль: ... никогда не пробовал. Александр Митта: Ну, нет ничего проще, чем убить человека, так сказать. Вот. Но воспитать человека безумно трудно. И столько любви нужно, чтобы вырастить одного человека... С моей точки зрения, любовь - это главная работа человека, как бы завещанная Богом. Сабрина Тавернисе: В принципе, если вот посмотреть на того, кто совершил этот акт... Вы говорите, что, может быть, это похоже на то, что это было, что-то, сказанное Богом? Александр Митта: Это сказано дьяволом, но дьявол - всегда функционер Бога, вы знаете. Он как бы, так сказать, пытается дать быстрый ответ на неторопливое развитие человеческой цивилизации. Он быстрый и ложный ответ дает. Вот: "счастье на земле", вот: "убейте всех богатых, и бедные будут счастливы", вот: "убейте всех американцев, и мир ислама будет счастлив"... Бен Ладен - не представитель исламской идеологии. Он представитель дьявола. Сабрина Тавернисе: То есть вы тогда говорите, что это начало конца Америки, потому что она отвечает так, как она всегда отвечала, и так, как она только сможет отвечать. То есть... Александр Митта: Нет, для меня Америка - это наиболее продвинутая часть цивилизации. Это очень серьезный удар по сегодняшней цивилизации, и вопрос: "Как ты будешь развиваться дальше?" Цивилизация должна измениться. Она не может развиваться так, как она развивалась сейчас. Потому что она развивалась как абсолютно защищенная, так сказать, ну, огромный остров в мире человечества, который защитил всех своих сограждан полностью - страховками, так сказать, обеспеченностью. Ну, все! И движется дальше, наказывая все инакомыслие, которое угрожает. Вот так она не сможет больше развиваться. В нашем современном мире, насквозь пронизанном информацией, коммуникацией и доступном для любого вида оружия, действительно, победит на длинной дистанции тот, у кого больше ресурсов, кто гибче, кто сумеет перестроиться, сумеет восстановиться. А это - за цивилизацией, во главе которой Америка. У меня тоже в этом нет сомнений. А дальше они будут наносить новые удары. Ведь их же много, вы знаете. Смотрите, дети этих убитых талибов, внуки этих убитых талибов придумают что-то и будут разрушать, разрушать и разрушать. Разве так можно жить? Нет. Это не равновесие. Равновесие - когда все создают единую человеческую семью. Я надеюсь, что мы придем к тому, все-таки, что так или иначе, земной шар станет единым. Другой судьбы у него нет. Так, наверняка, завещано как бы... Я все время говорю: "Бог, Бог, Бог", как будто я какой-то проповедник. На самом деле, я просто живу с этой идеей. Я понимаю, что Бог есть. А какой, - я даже не вникаю. Нина Циркун: Вы говорите о том, что цивилизация уже не сможет идти тем путем, которым шла до сих пор. И если опять же обратиться к кино, которое есть часть цивилизационного процесса... Как вы думаете, кино как индустрия сможет ли, так сказать, наступить на горло собственной песне и перейти на производство, ну, скажем, мелодрам, да? Или фильмов о частной жизни? Александр Митта: Да ничего... Нина Циркун: Или же американцы будут по-прежнему, немножко оправившись от удара, снимать боевики? Александр Митта: Я наверняка уверен, что они уже снимают. Что значит "немножко"? Это большие деньги. Это спекулятивная индустрия, гигантские прибыли. Они умирать будут, и будут, так сказать, добывать свои прибыли, так сказать, не мытьем, так катаньем. И ничего она не изменится. Как была, такой и останется. Петр Вайль: А вы бы стали сейчас снимать фильм-катастрофу? Александр Митта: За 100 миллионов не стал бы. Петр Вайль: Почему? Александр Митта: Потому что я определил свою позицию. Я сказал: "Я буду снимать только фильмы про любовь". Петр Вайль: Но вы сейчас, насколько я знаю, снимаете остросюжетный фильм о терроризме? Александр Митта: Да. Петр Вайль: Вы не могли бы чуть-чуть подробнее? Александр Митта: Это история трех человек, которые связаны друг с другом сложными, непростыми, так сказать, отношениями. Они старые друзья, и вместе с тем один предал другого. Муж, жена и друг. Этот друг возрождает свою любовную связь с женой. Муж, жена и любовник. Друг, так сказать, и предатель. И одновременно с этим один из них - влиятельный депутат Думы, а второй - террорист, который схватил его, и волочет непонятно куда. Только в конце мы понимаем, куда. Он тащит его для того, чтобы тот предал свой огромный проект, помогающий развитию бизнеса, и отдал все эти деньги олигарху. Но в тот момент, когда он узнает, что он, оказывается, тащит их на смерть (а он думал, что всего-навсего, так сказать, для морального давления), ему приходится менять свою психологию, он уже их полюбил, возродил. И он их спасает ценой своей собственной жизни. То есть это история о том, как любовь преодолевает самые страшные, самые агрессивные намерения человека. Это метафорическая история, хотя она выглядит как нормальная жизненная история. Это мой ответ на сегодняшнюю ситуацию. Я, правда, его придумал 5 лет тому назад, но я что-то похожее предвидел. Чувствовал. Что-то зрело. Что-то невероятно тревожное зрело в мире. Я понимал, что ответ на эти огромные, совершенно безнаказанные, так сказать, действия Америки по поддержанию порядка, который ей удобен, не может остаться без такого... без адекватного ответа. И вот пришел этот адекватный ответ, к ужасу моему, и к ужасу всех нас. Петр Вайль: Ну, а вот сейчас вы знаете, что очень многие кинематографисты (Нина Циркун упомянула об этом) приостановили съемки. С телевидения, из программ телевидения сняты уже заявленные заранее некоторые сериалы, запланированный показ фильмов-катастроф. Есть не просто профессиональный подход, а этический, да? Ну, не задевать больные струны? Как вы думаете, вот этот перерыв, надолго ли он? Александр Митта: Нет. Человек быстро забывает все. Очень ненадолго. Как только они почувствуют, что теряют выгоду, они, не мытьем так катаньем, вернут это все. Я, например, буду выключать такие программы, четко совершенно. Я их смотреть не стану. Но есть люди, которые захотят это смотреть. Если рейтинг будет высокий, они пойдут на все, и будут делать. Петр Вайль: Вы сняли в 1979 году фильм "Экипаж". Это произвело колоссальное впечатление на публику в России, потому что такого в России не видели. Иностранных фильмов подобного рода практически не показывали. И ваш фильм был для многих откровением. Но продолжения он толком-то не имел, и, видимо, первая причина, которая напрашивается, это деньги, конечно. Потому что фильм-катастрофу можно снимать только на большие деньги, иначе это все самодел, который и смотреть-то неохота. Тут уже должно быть высокое качество, которое требует больших затрат. Думаю я, что не только в этом причина, что сюжетность и особенно остросюжетность... как-то не сильно принимается российским киноискусством. Если я прав, то почему? Александр Митта: Вы знаете, ну, смотрите, сегодня все эти трюки с пожарами и катастрофами в "Экипаже", по-моему, выглядят довольно жалко. Американцы сделали это гораздо лучше. А картина все идет и идет. Почему? Потому что там есть люди. Там самое главное, это то, что человеческие судьбы, они, так сказать, перемежаются этими катастрофами, и катастрофы усиливают простые человеческие отношения. Сегодня человеческие отношения персонажей смотрятся актуально. А на фоне взрывов - ну, это только помогает их смотреть. У нас как бы очень сильно деформировалось восприятие зрителей, но, к моему удивлению, оно не умирает. Петр Вайль: Вы признанный такой, ну, сюжетник в российском кино. И, если не обидитесь, скажу: голливудчик. Вот, если что-то есть близкое к остросюжетным голливудским фильмам, то это фильмы Александра Митты. Это - расхожее мнение. То есть - вы за сюжет. И, тем не менее, вы, если сейчас не в одиночестве, то долгое время были фактически в одиночестве. Почему это происходит? Почему сюжет не прививается (и долго не прививался) в российском кино? Александр Митта: Потому что сюжет требует культурной работы с материалом. А российское отношение к кино как было дилетантским, так и остается. А сюжет требует, чтобы ты общался со зрителем, чтобы ты манипулировал зрительским вниманием, причем с уважением, с интересом к этому зрителю. Этой культуры в России после Станиславского практически нет. Ведь удивительно, что на этом стоял весь Станиславский, на том, как захватить зрителя, как эмоционально его заразить. В Америке я это вижу. А в России это осталось каким-то совершенно формальным, так сказать, прошлым, далеко забытым. И что я преподаю в Германии? Систему Станиславского. На чем я торчу, так сказать, как режиссер? На системе Станиславского. На том, чтобы заставить зрителя полюбить героя, идентифицировать себя с ним. На том, чтобы все время зритель то радовался, то волновался судьбами героев. А Россия так самовыражается, рассказывает проблемы более высокие, но заставить зрителя забыть, что он сидит в зрительном зале (это прекрасно делают американцы, несколько слабее европейцы), этого не хотят делать русские режиссеры. Поэтому контакты со зрителем у наших фильмов ослаблены. Петр Вайль: Действительно, правильное слово употребили (я ждал, что вы его скажете) - самовыражение. Действительно, установка на самовыражение, и не важно уже, кто тебя смотрит. Надо сказать, что это не только кино. Собственно говоря, такова русская литература. Ведь обратите внимание, в русской литературе "Трех мушкетеров" нет. Александр Митта: Извините. Петр Вайль: Нет. Александр Митта: Лев Николаевич Толстой очень серьезно думал, чтобы зрители волновались, а уж что касается Федора Михайловича Достоевского, так он только об этом и думал. Начнете читать... Я помню, когда я читал его романы, я их начинал читать и ...исключал себя из мира. И три дня, так сказать, читал "Идиота". И три дня читал первый том "Братьев Карамазовых". Двое суток, так сказать, подряд читал, там, "Подростка". По-другому невозможно совершенно, потому что тогда они понимали, что читатель очень важен. Толстой это очень четко объяснял. Ему же нужно было вложить в сознание зрителя очень важные, серьезные идеи. Как он их вложит, если человек будет отрываться от романа, от "Воскресения" или "Анны Карениной"? Читали тогда все, не отрываясь. Я думаю, что Дюма и Толстой очень близки. Гораздо ближе, чем принято думать. Петр Вайль: Правильно. Но, тем не менее, Достоевский, он, собственно говоря, и был только в "Преступлении и наказании". Все остальное больше уходило в психологию. Я уж про "Подросток" не говорю. Вряд ли его кто-нибудь так читает с маху, как вы в свое время прочли. Вы, все-таки, читатель особый. А "Трех мушкетеров" в России так все-таки и не было. На этом, я думаю, основан феноменальный успех Акунина. Он закрыл ту нишу, которая пустовала в российской литературе очень долго. В России не было вот такого художественного чтива, как и нет такого увлекательного кино. Сабрина Тавернисе: Что у российских кинорежиссеров есть сказать тогда зрителю, того, что у американцев нет сказать зрителю? Александр Митта: Ничего. Ничего такого, что бы американцы говорили зрителю, а российские... Сабрина Тавернисе: Как бы здесь все другое, да? Другая культура, ну, другая как бы история, другая страна. У вас ведь, наверное, есть что-то сказать зрителю... Александр Митта: Вы знаете, я... Сабрина Тавернисе: ... которое американские не могут. Александр Митта: Да. Вот в американском кино есть режиссеры, фильмов которых я жду. Что скажет Скорсезе? Что скажет Спилберг? Что скажет много. Не хочу я давать рекламу. Но у меня много там любимых режиссеров. И в Европе есть 5-6 режиссеров, я жду, что они скажут. В России нет режиссера, фильмов которого бы я ждал, ждал, что он скажет. Сабрина Тавернисе: Почему? Люди пока просто не собрались после 1991 года, или.... с чем это связано? Александр Митта: Нет, они гораздо раньше не собрались, вы знаете. В 1923 году были великие режиссеры, которые образовали, определили киноязык - Эйзенштейн, Довженко, Пудовкин. Фильмов этих людей ждали во всем мире. Через лет 10-15 стало все пожиже, но Ромм, Герасимов, Пырьев - это были серьезные люди. Их фильмов ждали, эти фильмы были нужны. А сейчас просто нет таких режиссеров. И фильмы не нужны. Это все болтовня абсолютная, когда говорят: "Мы хотим фильмов". Люди не смотрят российские фильмы, просто не хотят идти смотреть их. И поэтому прокатчики не показывают их. И хотят люди не фильмов. Они хотят тех переживаний, которые они испытывали 20 или 30 лет тому назад, по-новому. Так не бывает. Нового кино в России нет. И предпосылок к его созданию нет. Похоже, что Россия останется страной без кинематографа, потому что государство его не поддерживает, зрители его смотреть не хотят, а сериалы дают настолько адаптированное киноизложение, что... ну, просто хочется плакать. Нина Циркун: Вот то, что вы говорили по поводу российских режиссеров, которым в принципе не интересен зритель, мне кажется, каким-то парадоксальным образом смыкается с определенной самодостаточностью американского кино, которому, по большому счету, не интересен, так сказать, зритель за пределами страны. Вот в связи с этим я такой хочу сделать, может быть, странный переход. События 11 сентября вызвали мощный всплеск интереса к исламу во всем мире: и в Америке, и в России. Эта тема обсуждается везде. Не кажется ли вам, что эта ситуация является самым главным вызовом нового тысячелетия, а именно, вызовом, толкающим нас на то, чтобы понять, наконец, другого. И если не понять, то хотя бы сделать шаг, учиться жить в условиях взаимной адаптации? Александр Митта: Ой, я, вы знаете, как старая лошадь у стойла. Я все бреду, так сказать, в одно и то же: бен Ладен не функционер ислама, он функционер дьявола. И в исламе мы не найдем ответа на его действия. А в происках дьявола, так сказать, за всю историю человечества, мы найдем ответы. Вот, скажем, в Сталине и Ленине мы найдем этот ответ. И в терроризме коммунистов мы найдем этот ответ. Понимаете? И в геноциде фашистов мы найдем этот ответ. Но не в исламе. Он в том же ряду стоит, в котором стоят злодеи коммунизма, злодеи фашизма, Пол Пот и все создатели, так сказать, уничтожений какой-то части человечества ради счастья другой, оставшейся части человечества. Вот в этом ряду стоит бен Ладен. Он в ряду слуг дьявола, а не в ряду служителей ислама. Ислам - мирное, достаточное моральное, серьезное учение. Оно, наверное, больше, чем какое-то другое, заставляет быть человека слугой Бога. Вот это эксплуатирует он. Нина Циркун: Я хотела бы сделать акцент на другом. Ислам сам по себе здесь не самое главное, а главное - этот импульс понять другого и взаимодействовать с ним, уже не на основе ощущения собственного, допустим, превосходства или собственной силы, а в попытке взаимного контакта на основе взаимопонимания. Александр Митта: Да, да. Тут вы совершенно правы. Потому что вдруг другая точка зрения оказалась неизмеримо более мощной. То есть точка зрения о святости человеческой жизни оказалась беспомощной перед точкой зрения, когда говорят: "Твоя жизнь - ничто, твое богатство - в служении Богу, а Бог - все. И ты можешь отдать свою жизнь". Если человек может пожертвовать свою жизнь, то он всегда победит того, который будет свою жизнь оберегать. Сабрина Тавернисе: Я хотела просто сказать, что (я это замечаю среди американцев сейчас) это действительно то, что вы сказали Нине. Это присутствует. То есть люди стараются, по крайней мере, обсуждать больше, немножко стараются понять больше. Где эти страны находятся, что там за особенности? То есть они как бы немножко больше интересуются внешним миром. Я думаю, что это может быть положительный момент во всем этом. Я имею в виду американцев. Петр Вайль: Как вы думаете, Россия во всей этой ситуации (не в той, которая сложилась после 11 сентября, в понимании другой культуры, другой цивилизации, в данном случае исламской) занимает особое место? Ведь у России всегда было тяготение к Востоку, и многие российские мыслители понимали себя как такое промежуточное положение... Ну, там, за примерами ходить недолго. "Скифы" Блока: "меж двух враждебных рас, монголов и Европы". И так далее, и так далее. Вот это промежуточное положение... Есть ли у России, у российской культуры (разумеется, я вас не о политике спрашиваю), в этом смысле, особая роль? И способна ли она ее выполнить? Александр Митта: Я, честно говоря, не знаю. Что-то ничего такого особенного, связанного, так сказать, с интересом ко всем этим восточным философиям не читал. Я знаю, что все люди, которых я считаю гениями российской культуры (Чехов, Толстой, Достоевский), они более ориентированы, так сказать, на западные ценности цивилизации. Наверное, есть и другие... Ну да, Россия - несомненная часть западной культуры, потому что, действительно, все наши гении воспитывались на поэзии трубадуров или, там, на античной лирике, драматургии Софокла и Аристофана, а не на "Газелях" Хафиза, конечно. Есть проще ответ. Критерий всего (для меня) - Пушкин. Вот у Пушкина, какой интерес к восточной культуре? По-моему, никакого. А для меня это все. Петр Вайль: Ну, начинался интерес у Лермонтова, был интерес у Толстого, но вы правы. Да, он был в довольно зачаточном состоянии. Нина Циркун: Я просто хочу напомнить, что у него была поэма "Тазит", очень интересная, как раз о проблемах Кавказа. Эта проблема, на самом деле, очень сильно волновала и Пушкина. И то, что она осталась незаконченной, это очень симптоматично. Потому что до сих пор эта проблема Кавказа для нас не решена. И, думаю, вряд ли когда-нибудь будет решена. Петр Вайль: Позволю себе вернуться к кино, именно к сюжетному кино. Вы очень хорошо упомянули имена великих русских кинематографистов 1920-1930 годов, когда во всем мире было, насколько можно судить, вообще три кинематографа, да? Это американский, русский и германский. А потом все куда-то пошло по литературной линии. В общем, все российское кино - это есть некое продолжение литературы кинематографическими средствами. Но неужели дело только в том, что российский кинематографист самовыражался и забывал о зрителе? Может быть, есть какие-то более глубинные основы, знаете, как принято говорить, присущие национальному характеру? Есть такое слово отвратительное, "менталитет". Может быть, свойственно вот это вот? Несвойственна сюжетность? Александр Митта: Конечно, глубинные причины, значительно более глубинные. Эйзенштейн, Пудовкин и Довженко - все эти кинематографисты были выращены в недрах культуры Российской империи. Ведь революция подрубила Россию в тот момент, когда она стала бурно-бурно расцветать, в тот момент, когда серебряный век мог перейти в золотой. Это был канун Первой мировой войны. И вот этого культурного запаса хватило на то, чтобы превратить искусство иллюзиона в искусство кинематографа, чтобы родились Малевич, Кандинский и огромный, так сказать, слой русских художников, чтобы началась прекрасная русская литература. Это все были части одного, так сказать, единого целого. И Бунин в этой же связи был. Он был где-то рядом. И Маяковский как бы противник, как разрушитель, он все равно вырос-то в недрах Российский империи, российской культуры, простите меня. А потом дерево культуры захирело, ничего не давало. И уже потом, так сказать, гениями стали Ильф и Петров и значительно более, так сказать, второсортные писатели. И уже потом культурные молодые люди развивали движение этих гениев. А потом стали они менее культурные... Семьдесят лет абсолютно хилого дерева культуры без подпитки. Нина Циркун: А Тарковский? Александр Митта: Тарковский - это серьезно. Я учился с ним, пять лет сидел на одной парте. На моих глазах он как бы превратился из поверхностного молодого человека в кинематографиста, так сказать, с совершенно гигантским творческим потенциалом. У него был отец, у него были серьезные культурные корни, значительно более серьезные, чем у всех у нас. Рядом со мной и Василий Макарович Шукшин учился, просто Вася. И он рос стремительно, просто, как ракета в небо... Становился все выше, выше и выше. Его ранняя смерть - это огромный удар по развитию российской культуры. Я уверен, что он создал бы еще шедевры и шедевры. Нина Циркун: Но просто Вася Шукшин, который не имел этой культурной подпитки, как вы говорите, сделал в кинематографе, может быть, не меньше, чем Тарковский. Особенно для... Александр Митта: О, нет! О, нет! Нина Циркун: ... российского кино. Мне кажется, что его ветвь очень сильна. Александр Митта: О, нет! О, гораздо меньше, неизмеримо меньше. Потому что он остался на уровне России. Вот дальше он смог бы стать... Он тоже погиб, практически, на взлете совершенно. Я показывал, помню, японцам его знаменитую картину "Калина красная". Я с ними работал, делал картину. Они ничего не понимали и говорили: "А чего вы так? У нас тоже делают много фильмов про якудза". Они просто поняли это как фильм о преступнике. Его фильм, - он в недрах российской культуры. То, что делает Тарковский, развивается как часть мировой культуры. В этом вся проблема, понимаете? Чехов, Толстой, Достоевский - это часть мировой культуры. Уже Гоголь находится в рамках, так сказать, российской культуры или восточноевропейской. Быть общечеловечным, как Шекспир, могли, к сожалению, очень немногие русские гении. И вот эта великая троица. Петр Вайль: А, скажите, как же получается, что призы на международных кинофестивалях и похвалы критики интеллектуалов, просвещенных зрителей отхватывают теперь тайваньцы, гонконгцы, иранцы, которые снимают часто сугубо этнические, этнографические фильмы? Почему они становятся вот, в этом самом, в mainstream'е, в основном русле? Почему не русское кино? Александр Митта: А потому, что они в значительно большей степени часть мирового культурного процесса. А мы - в меньшей. Мы где-то там, на периферии. Мы, так сказать, в такой своей замкнутой лакуне. Россия это, в сущности, почти планета. Она занимается своими проблемами, своими разборками, своими, так сказать, делами. И китайцы восприняли мировую культуру: американскую, европейскую. Они превратили ее, так сказать, в китайский кинематограф. Тайваньский кинематограф нашел какой-то свой... Все гораздо более связаны в единый общечеловеческий клубок, чем русские. Мы все всегда на обочине стоим. 70 лет различия, 70 лет железной стены между миром... Это очень серьезная вещь. Петр Вайль: Ну, хорошо, сейчас прошло, там, скажем, 10-12 лет. То есть что, дело только во времени? Скажем, не знаю, лет 50 пройдет, и можно на что-то рассчитывать в этом смысле? Александр Митта: Не знаю. Пока я вижу у молодых людей желание самовыражаться и нежелание понимать, почему они не умеют, почему не имеют никакого успеха. Драматическая ситуация внутри: разрушен, так сказать, весь прокат. Кино не может собрать в стране деньги для того, чтобы развиваться. Понимаете? Оно (молодые ребята) ориентируется на международный успех. А международный успех к российскому кино прийти не может, потому что нет школы, нет своего взгляда. Вы знаете, Борис (приятель) меня повел в "Куполь", такой знаменитый парижский ресторан. Масса, так сказать, хорошей еды. Я бы сказал, там тысяча людей сидят. Я говорю: "Дай мне что-нибудь такое, экзотическое, так сказать, такое, интересное..." Он мне дает шукрут, значит, еда, где очень острое мясо... Петр Вайль: С капустой. Александр Митта: С большим количеством, так сказать, тухлой, какой-то такой, так сказать, вялой абсолютно капусты. Я ем это мясо с удовольствием, не понимаю, зачем эта капуста? Он говорит: "Сейчас я тебе объясню". Зовет мэтра (он ходит между рядов) и говорит: "Объясните, почему рядом с таким острым мясом такая капуста?" Тот говорит: "Вот именно для этого. Потому что..." (извиняюсь, будет физиологический, так сказать, его пересказ). Он говорит: "Потому что это очень острая еда для желудка, и для того, чтобы создать запас инертной каловой массы, нужна вот такая капуста". Вот русские фильмы на фестивалях - это запас инертной каловой массы фестиваля, понимаете? Праздник должен длиться неделю, а шлягеров, так сказать, набирается, так сказать, на 5 сеансов. А сеансы должны с утра до ночи идти. Поэтому берут и русские картины там, и всякие другие, с разных сторон. Ну, более-менее, если они, так сказать, не очень площадные, не очень, так сказать, гонятся за успехом. Ну, пусть посмотрят... на сеанс в 10 утра или в 3 часа ночи. Вот так мы и живем. А потом человек возвращается с фестиваля, бух! И он отхватит какой-нибудь приз, так сказать, для слаборазвитых, и уже совсем гордится. А если он не едет на фестиваль, куда он поедет? В Кржополь, я не знаю, в какой-нибудь маленький городок на фестиваль, где пьяные артисты, которых 20 лет не снимают? Я, например, на эти фестивали не езжу никогда. Нина Циркун: Вы вели мастерскую не только в Гамбурге, но и в Москве сейчас, насколько я знаю? Александр Митта: Да, это трагическая история. Я собрал 40 учеников, год их учил, но, знаете, это было в рамках (как это называется?) Высших режиссерских курсов, которые живут, так сказать, в таком ностальгическом воспоминании, как они 20 лет назад хорошо жили. Никакой связи у этого курса с телевизионными компаниями, которые дают работу, не было. Никто не хотел давать им работу. Понимаете, в Германии у меня ребята выходят и сразу же получают работу. И через два года они уже знаменитые режиссеры. А тут 40 человек учились с утра до ночи, и никто им не дает работу. И я так это драматично воспринял, потому что они мне, как дети. Но они растеклись по каналам, где-то в редакциях замирают, теряют эти навыки. Они должны идти в работу. И я сказал: "До тех пор, пока у меня не будет конкретной связи с реальными проектами телевизионными, с телевизионными каналами..." Потому что я верю в этот путь. Я не верю в путь развития, когда человек раз в 5 лет будут снимать картину, собирать деньги, показывать на фестивале. Он должен иметь контакт со зрителем, он должен идти сегодня в эфир. Вот вчера сделал, чтобы сегодня это было показано! И делать следующую картину. До этих пор я не буду работать. И вот я сейчас собираюсь такую мастерскую набрать, уже с поддержкой телевизионных каналов. Петр Вайль: И традиционная концовка. Наш гость, к сожалению, на эти две минуты лишается права слова, а я попрошу участников программы высказать свое мнение о том, что вам показалось наиболее примечательным в нашем госте и в том, что он сказал. Сабрина Тавернисе: Ну, мне было интересно слышать мнение русского режиссера о текущем состоянии русского кино. Потому что это сюжет, о котором я не думаю каждый день, и мне было интересно слышать. Нина Циркун: Я привыкла думать, что Александр Наумович - это представитель такой европейской, рациональной части нашего сознания. И мне было очень приятно услышать, что теперь он снимает кино про любовь, и что любовь составляет для него самое главное в жизни. Петр Вайль: Ну, а мне, со своей стороны, хотелось бы закончить на оптимистической ноте. Потому что та, довольно безнадежная картина, которую Александр Митта нам нарисовал, в известной мере опровергается хотя бы его собственным существованием в российском кинематографе. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
