Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
"Десять лет после августа"Ведущий Илья ДадашидзеСм. также: Программы РС, посвященные 10-летию событий августа 91-го "Обреченный на одиночество" - о книге Андрея Грачева "Горбачев", в которой ее автор, советник и пресс-секретарь президента СССР, задается вопросами: почему именно Горбачеву судьба уготовила роль вершителя истории, к чему он стремился? Какие средства использовал для достижения своих целей? Андрей Грачев: Для меня Горбачев - это тот шанс, который, может быть, по-своему неожиданно получила российская - тогда советская - история. И этим шансом, думаю, не все в той мере, в какой можно было, распорядились. Илья Дадашидзе: Выпуск книги Грачева "Горбачев" приурочен московским издательством "Вагриус" к десятилетию августа 91-го года. "Нет истории, есть биографии", - процитировал Ралфа Эмерсона президент Рейган, когда впервые принимал Михаила Горбачева в Белом доме в декабре 1987-го года. Что имел в виду американский философ? Что историю надо изучать по именам и свершениям великих деятелей? Или что у истории нет одного инструмента самовыражения кроме человека и его поступков? Нет ничего проще, чем поделить эпохи по именам царей, королей, президентов или генсеков. Проблема лишь в том, что у истории своя табель о рангах, не совпадающая с должностями и чинами ее правителей. Места в ее пантеоне заранее не бронируются и не продаются. И если одно из них, безусловно, зарезервировано за Михаилом Горбачевым, то вовсе не потому, что он шесть с половиной лет правил Советским Союзом, сначала как генсек компартии, а затем как его президент, - а по тому, как распорядился оказавшейся в руках неограниченной властью". Так начинается книга "Горбачев" Андрея Грачева, советника и последнего пресс-секретаря президента СССР. Как родилась идея написать эту книгу? Почему вы не ограничились тем периодом времени, когда лично постоянно встречались с президентом и решили написать не воспоминания об этих встречах, а его биографию? С этих вопросов начался в московской редакции Радио Свобода наш разговор с Андреем Грачевым накануне выхода книги в свет. Андрей Грачев: Книга появилась - как, наверное, со многими книгами бывает, - благодаря сочетанию внешнего и внутреннего импульса. Но внешний должен был прийти первым. Это был звонок от директора издательства "Вагриус", который сказал, что в серии "Лидеры России 20-го века" у них планируется книга о Горбачеве, и они подумали обо мне как о ее возможном авторе. Это был внешний импульс. А внутренний - я уже потом понял, что он во мне уже сидел, этот Горбачев, то есть этот сюжет, эта тема. Почему я не ограничился периодом, когда я его знал или, тем более, когда непосредственно буквально несколько месяцев работал его пресс-секретарем, - объяснений несколько. Во-первых, потому что я уже одну такую книжку написал. Она вышла и в Москве, и в Париже. В Москве она называлась "Дальше - без меня. Уход президента". Это был как бы подсмотренный мной в качестве пресс-секретаря Горбачева в последние месяцы существования СССР своего рода медицинский дневник кончины Советского Союза, системы, режима, ну, в известном смысле, переносном, конечно, и Горбачева, как не только президента, но и как активного политического деятеля. То есть - эта книга была написана. Но с тех пор я написал еще две книги, которые, собственно, и стали ступенями движения к нынешней. Я понял, что для того, чтобы написать о Горбачеве не биографию, а написать о Горбачеве как явлении, то есть, о перестройке как событии, почти что стихийном бедствии, как некоторые, может быть, считают, которая пронеслась над Россией как недавний ураган над Москвой, переломала и опрокинула рекламные плакаты, портреты Политбюро, систему, да и государство в целом, - надо вернуться назад и посмотреть на то, что, собственно, произошло, пытаясь ответить на два вопроса. Почему перестройка случилась, связано ли это только с Горбачевым или не только или он был инструментом, как я в своей книги пишу, "рубанком Творца", в известном смысле, хотя это, конечно, термины не из его лексикона, то есть орудием истории? И второе - почему это так произошло и почему это так завершилось? И попробовать поразмышлять, хотя, известно, дело это неблагодарное, особенно, когда речь идет об исторических событиях, могло ли что-то произойти иначе? Ну, собственно, поэтому и получилась книга, которая хотя и носит название "Михаил Горбачев", на самом деле, я считаю, что эта книга может быть обо всех нас. Естественно, я имею в виду тех, кто прожил и помнит и пережил эту эпоху. Потому что Горбачев для меня, в значительной степени - воплощение многих коллективных устремлений, надежд, иллюзий, разочарований, метаний. Собственно, из этого и получилась книга, а другого названия для нее, кроме как человека, на котором все это замкнулось, просто было невозможно придумать. Илья Дадашидзе: Итак, вернуться назад, в год 1985-й, в дни восхождения Михаила Горбачева на вершину власти. Вот как рассказывается об этом в книге Андрея Грачева: "На вопрос: когда вы впервые осознали, что можете стать Генеральным секретарем, даже сегодня наготове канонический ответ - в ночь перед Пленумом ЦК после смерти Черненко. Независимо от степени искренности, ответ этот свидетельствует, что Михаил Сергеевич хорошо усвоил еще два урока, преподанных ему Андроповым своим примером - лояльность и терпение. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от высшего партийного и государственного поста в расцвете лет, можно было не торопить события. К тому же попробуй он сделать это, то рисковал потерять все, ведь последний шаг, отделявший его от вершины, зависел от тех членов Политбюро, которые хоть и собирались сами вскоре последовать за Черненко, вполне могли лишить Горбачева шанса его жизни. Пока смертельно больной генсек номинально находился у руля, вопрос о будущем престолонаследии оставался открытым и вокруг партийного трона продолжалась подковерная борьба. Неопределенность в вопросе об официальном втором лице в партии умышленно поддерживал сам Черненко, то ли - считая, что таким способом укрепляет свой все более символический статус, то ли - инстинктивно цепляясь за власть, как за жизнь, то ли попросту не умея противостоять давлению тех, кто видел в Горбачеве потенциальную угрозу. Речь шла в первую очередь о Тихонове и Гришине. По той или другой причине полуживой Генсек упрямо отказывался официально уступить кому бы то ни было право на ведение заседаний Политбюро. Доходило до того, что его привозили и буквально вносили в зал заседаний и, усадив перед разложенными бумагами, впускали остальных членов Политбюро. Михаил Сергеевич на всякий случай готовился к каждому заседанию, но мелочное интриганство со стороны генсека или его окружения не могло не раздражать. Видимо, все тем же стремлением попридержать его объясняется предпринятая в конце 84-го года попытка отменить уже фактически собравшуюся конференцию по идеологическим вопросам, где Горбачев готовился выступить с программным докладом как главный идеолог партии, рассчитывая и показать себя, и подтвердить, что у режима есть иная перспектива, кроме очередных похорон. Отбив и эту атаку брежневского клана, он уверенно провел совещание, впервые обозначив в докладе некоторые векторы своей будущей политики. Его текст напечатан "Правдой" в сильно сокращенном виде. После этого, видимо утратив последние силы и волю к сопротивлению, Черненко дал наконец добро на переезд Горбачева в кабинет Суслова. Но если сам генсек капитулировал, его ближайшие соратники в преддверии развязки сдаваться не собирались. Умирающего старика не оставили в покое даже в больничной палате. Первый секретарь МГК Гришин заставил его разыграть перед телекамерами ритуал голосования на выборах в Верховный Совет, а несколькими днями спустя - принять из его рук депутатское удостоверение. Постановщик этого кощунственного спектакля явно рассчитывал таким образом утвердить себя в качестве преемника уходящего генсека. Естественно, что превращенное в телесериал, если сложить все государственные похороны, на которых присутствовала в те годы страна, вымирание партийного руководства начало походить на агонию режима. Опасаясь, что новая передача власти превратится в политическую свару, дискредитирующую не только ее участников, но и саму систему, сразу несколько семей советской номенклатуры начали сватать на престол того, кто им представлялся наиболее перспективным кандидатом, способным влить свежую кровь в вены состарившегося организма. Вполне естественно их избранником стал Горбачев. Разные кланы партгосэлиты, от секретарей обкомов, министров и высших военных чинов до либералов и академического мира связывали с возможным новым лидером не только принципиально разные, но нередко взаимоисключающие надежды. Тем не менее, объединенные тревогой за свою дальнейшую судьбу, они были готовы сообща поддержать того, кто скорее своим обликом и возрастом, чем программой действий, подавал надежду на выход из тупика. О смерти Константина Устиновича, как и было положено в таких случаях, академик Чазов немедленно доложил второму лицу в партии - Горбачеву. В этот воскресный вечер 10-го марта 85-го года Михаил Сергеевич, как обычно, прогуливался с женой. Переломный момент в их жизни, приближение которого они чувствовали, хотя предпочитали об этом не говорить, наступил. Он распорядился оповестить Политбюро и уехал в Кремль. Собравшиеся в Ореховой комнате Кремля члены советского руководства начали привычно-буднично обсуждать подготовку очередных похорон, хотя мысли всех занимал совсем другой вопрос - как пройдет избрание будущего Генерального? То, что им станет Горбачев, уже было ясно всем, включая и его недавних оппонентов и конкурентов. Для них речь поэтому уже шла не о навязывании дискуссий или о провоцировании политической драки, исход которой все равно был предрешен, а демонстрация лояльности будущему генсеку и о последних торгах насчет условий, на которых ему будет вручен мандат на правление. Предвидя, что такие счета могут быть предъявлены, Горбачев, не желавший заводить себе кредиторов, повел дело так, чтобы никто персонально не мог приписать себе главную заслугу в его производстве в верховные руководители. Этим он обеспечивал себе максимальную свободу рук на будущее и в том, что касалось неизбежных кадровых решений, и, что еще важнее, выбора будущего политического курса. В своих мемуарах он пишет, что уже тогда, замыслив пойти далеко, выражение, позаимствованное у новых друзей - еврокоммунистов, не был заинтересован в вымученном избрании, 50% плюс один голос или что-то в этом роде. "Если избрание не будет отражением общего настроения, мне будет не по силам решать вставшие проблемы", - написал он позднее в мемуарах. Вот почему он не поторопился принять из рук Гришина услужливо поднесенное еще 10-го марта предложение возглавить комиссию по организации похорон, что по традиции предрешало вопрос о будущем генсеке. Ночь с 10-го на 11-е, которую члены ЦК должны были провести по его совету в размышлениях, должна была сработать на него и обеспечить на следующий день триумфальное избрание, на которое ему оставалось бы только дать согласие. Для него самого эта ночь была совсем короткой. Домой из Кремля вернулся около четырех утра, Раиса Максимовна, естественно, не спала. По укоренившейся привычке они вышли из дома, чтобы быть уверенными, что их не подслушивают. Долго ходили, обсуждая событие, подхватившее их как поток, не оставляя места для колебаний. Было ясно одно - прежняя жизнь кончилась. Ранним утром он был на работе. Конечно, ни сам Михаил Сергеевич, ни его сторонники были не настолько наивны, чтобы довериться одному лишь здравому смыслу и чувству ответственности членов Политбюро, и потому приняли меры предосторожности, о которых и напомнил Егор Кузьмич, выступая на конференции. В его приемной, вдохновляясь сценарием 57-го года, сосредоточился засадный полк, группа по-боевому настроенных членов ЦК, секретарей обкомов, с которыми он мог в случае надобности связаться. Но прибегать к запасному варианту не потребовалось. Встретившись за двадцать минут до начала Политбюро с Громыко и предложив ему работать вместе, в том числе и на других постах, Горбачев включил рубильник, цепь замкнулась. То, что последовало дальше, напомнило описанную Салтыковым-Щедриным сцену смены губернатора в одном из провинциальных российских городов, чиновники которого усердно демонстрировали одновременно дежурную грусть, связанную с утратой одного любимого начальника, и радость от обретения нового, столь же любимого начальника. Вслед за Громыко, сразу предложившего кандидатуру Горбачева, взяли слово - чтобы отвести от себя подозрения в нелояльности - те, кто до самого последнего момента рассчитывали помешать Горбачеву занять этот пост - Тихонов и Гришин, за ними чередой потянулись остальные. "Другой кандидатуры у нас просто нет", - резюмировал Соломенцев. А когда Чебриков сообщил, что чекисты поручили ему назвать кандидатом Горбачева, добавив для убедительности: "Вы понимаете, что голос чекистов, голос нашего актива - это и голос народа", дальнейшее обсуждение утратило смысл для всех, кроме тех, кто желал во что бы то ни стало зафиксировать в протоколе свою преданность новому руководителю. Через час решение Политбюро предстояло ратифицировать на Пленуме. С учетом настроений, преобладавших среди участников, проблем там не предвиделось. Выжидательно-тревожная атмосфера в зале - от своих стариков в Политбюро, наученные опытом члены ЦК ждали любого сюрприза, - сразу сменилась на приподнято-торжественную, как только из-за кулис во главе вереницы членов Политбюро на сцену вышел Горбачев. В календаре внутрипартийной жизни существовали свои приметы: расстановка начальства на трибуне мавзолея или на официальной фотографии, порядок рукопожатий при встречах и проводах, и, конечно же, очередность выхода членов Президиума во время съездов и Пленумов ЦК. В отличие от народных, партийные приметы не подводили. Когда Громыко в произнесенной без бумажки, и поэтому особенно эмоциональной речи, от имени Политбюро предложил Пленуму ЦК избрать Генеральным секретарем Михаила Сергеевича Горбачева, зал разразился овацией". Илья Дадашидзе: Мы продолжаем беседу с Андреем Грачевым. Какую задачу ставил он перед собой? Для чего писалась эта книга? Должна ли она стать неким уроком на будущее? Андрей Грачев: Книжка, конечно, не писалась с намерением превратить ее в учебное пособие. Хотя, почему бы и нет? Может быть для тех, кто пойдет дальше, пойдет за нами, я имею в виду, теми, кто тем или иным боком участвовал в политике в эту эпоху, она должна быть, я надеюсь, будет в чем-то поучительной. Одно из моих наблюдений, размышлений в этой книге про Горбачева, это попытка ответить на вопрос, почему Россия не только десять лет назад, но и в предыдущие свои эпохи, периодически рождает, призывает себе на службу, на служение великие, выдающиеся фигуры больших реформаторов и потом почти с такой же закономерностью, с такой же какой-то роковой предопределенностью их отталкивает, с ними расстается. Означает ли это известное движение по кругу, очередную какую-то особенность российской истории и народа, который не очень учится ни на чужих, ни даже на своих ошибках. Хотя я не могу считать, что эпопея перестройки, которой посвящена эта книга, это попытка только проанализировать только ее неудачу в историческом плане. Я, кстати говоря, даже с самим Горбачевым, с которым провел несколько часов под магнитофон, рассуждая, размышляя, стараясь ему и с одного, и с другого боку задать те вопросы, которые, на мой взгляд, хотели бы ему задать многие, кто возьмут в руку эту книгу, даже с ним поспорил насчет термина "неудача", потерпела ли перестройка неудачу. И вышло так, что в каком-то смысле я оказался человеком, который ей давал больше плюсов, чем ее собственный инициатор и автор. Илья Дадашидзе: Вы написали биографию. Какие трудности пришлось вам преодолевать, как биографу? Андрей Грачев: Первая трудность биографа, пишущего о живом, к счастью, человеке, попробовать писать отстраненно. Надо сказать, что это были мои первые вводные слова, когда мы с Михаилом Сергеевичем сели за столом для первой из нескольких бесед, на которые он согласился, я ему сказал: Михаил Сергеевич, я хочу, чтобы эта книга была не о человеке Горбачеве и даже не о политическом деятеле, а о явлении Горбачева. Потому что, мне кажется, что только этим она может быть интересна. Второе, связанное с этим затруднение: попробовать написать после всего, что сказано, написано самим Горбачевым, который еще кажется вчера был безумно растиражирован телевидением, газетами, собственными речами, выступлениями, многословием, в котором его до сих пор продолжают упрекать, я уже не говорю о целой библиотеке, которая написана об этих годах, попробовать написать и доказать читателю, что эта книга что-то добавит к тому, что сказано и что как бы уже навязло в зубах, когда говорят о перестройке и Горбачеве. Илья Дадашидзе: Что нового предстоит узнать читателю этой книги? Андрей Грачев: Как любой автор биографии, конечно же, старался выковырять какие-то изюминки фактов, которые до сих пор не были пущены в оборот. Я старался их выклевывать и в разговорах с самим Михаилом Сергеевичем, мне довелось, повезло, хотя не в той степени, в какой я надеялся, побеседовать и с Раисой Максимовной. Какая-то роковая случайность назначила нашу наиболее обстоятельную беседу на день, когда она внезапно была госпитализирована. А она мне накануне сказала, что готова ответить на переданные ей заранее довольно подробные и прямые вопросы. Я разговаривал и с их дочерью Ириной и, думаю, что кое-какие интересные детали мне удалось почерпнуть из этих разговоров. Но не только. Я ведь постарался обойти большой круг людей и сторонников, и бывших сторонников, и нынешних противников, и тогдашних противников Горбачева, по одной причине - мне хотелось в голограмме составить такую стереопроекцию этого человека, этого политического деятеля. Сравнить и то, что он говорил, и то, что о нем говорили и думали. Потому что мне казалось, что именно сумма вот этих разных граней, иногда по-своему такого неуловимого, ускользающего образа и персонажа, иногда защищающегося своим собственным многословием, позволит приблизиться к истине. Немножечко, знаете - как физики, которые для того, чтобы дать характеристику практически неуловимой элементарной частицы в реакторе, делают ее портрет по следу, который она оставляет. Вот следы кометы Горбачева были мне особенно интересны. И думаю, что еще из интересных деталей мне удалось набрать кое-чего из того, что не публиковалось, в связи с августовским путчем. Мне удалось поговорить помимо Горбачева и тех, кто были его жертвами, и с теми, кто были его организаторами. И думается, что в этих разговорах, которые прошли совсем недавно, девять-десять лет спустя, они были более откровенны, сейчас им уже не грозило то, что могло угрожать десять лет назад, и поэтому кое-какие интересные детали там приоткрылись. Я их, естественно, их сейчас не буду перечислять, иначе какой интерес будет у читателей открывать книгу. Илья Дадашидзе: В первой части программы "Обреченный на одиночество", знакомя слушателей с книгой Андрея Грачева, мы выбрали для чтения главу о приходе Горбачева на высший пост в Советском Союзе - Генерального секретаря ЦК КПСС. Теперь о последних днях его пребывания у власти, стремлении, как сказано в книге, сделать все возможное, что неизбежный уход с поста президента СССР стал новым явлением в российской политике и осуществился в рамках закона. "В своем заявлении 10-го декабря после беловежских событий Горбачев писал: "Судьба многонационального государства не может быть определена волей руководителей трех республик, вопрос этот должен решаться только конституционным путем с участием всех суверенных государств и учетом воли их народов". Он предложил созвать Съезд народных депутатов СССР, чтобы придать легальную форму отмене союзного договора и фактическому пересмотру результатов мартовского референдума, выдвинул идею проведения плебисцита по вопросу о судьбе Союза. Его призывы повисали в воздухе. Не получил ответа Горбачев и на свое послание участникам встречи в Алма-Ате, где обсуждался вопрос о создании содружества независимых государств, которое, как записано в декларации, не является ни государством, ни надгосударственным образованием. Главный смысл этой загадочной формулы - содружества - сводился к тому, чтобы не сохранить в Кремле никакой, даже символической координирующийся структуры. Пытавшийся соблюсти верность букве закона, а, может быть, еще надеявшийся на чудо, Горбачев ждал официальных сообщений из Алма-Аты. Что касается отставки, он начал готовится к ней до Беловежской пущи, а именно после того, как очередное заседание Госсовета 25-го ноября тоже закончилось безрезультатно. Именно тогда он попросил Черняева и Яковлева независимо друг от друга подготовить вариант его заявления об отставке. Но об этом- никому ни слова, поскольку сражаться собирался за союз до последнего патрона. После Алма-Аты патронов у него больше не осталось. Он не жаловался и сочувствия не искал, о своем будущем старался говорить бодро. "Из политики не ухожу, в тайге не спрячусь", - заверил он Буша. "Не хочу прощаться, ведь повороты истории, даже самые крутые, еще возможны", - обнадежил Мейджера. Всех заверял, что будет и дальше в любом качестве действовать в интересах того громадного благородного дела, которое мы вместе начинали. Не больше эмоций излил он и на осаждавшую его прессу. На встрече в Кремле с большой группой редакторов и тележурналистов в ответ на град вопросов только пожал плечами: "Что произошло, то произошло. Я должен признать случившееся реальностью. Буду уважать выбор представительных органов, другого себе не позволю. Но это не значит, что я не имею своей оценки, своей точки зрения. Я предложил обществу варианты, пусть люди размышляют. Вы знаете, что Горбачев способен идти на компромиссы, но есть вещи, через которые переступить нельзя". На вопрос, не обратится ли он к армии, ответил категорично: "Считаю, что политик, использующий вооруженные силы для достижения своих политических целей, не только не заслуживает поддержки, но должен быть проклят. Армию надо использовать по ее прямому назначению. Политика, рассчитывающая пустить в ход танки, не достигает цели. Это - тупик". Об отставке сказал как о деле решенном и обдуманном: "Я сделал все, что мог. Придут другие, может быть, лучше сделают. Изменение условий жизни меня не пугают. Наша семья не избалована. И вообще, может быть этот перелом в жизни мне даже необходим", - закончил он неожиданно бравурно, чтобы избежать новых сочувственных расспросов. После алма-атинского блиц-саммита не было никакого смысла оттягивать неизбежное. Сразу же по возвращении Ельцина они договорились о встрече для обсуждения условий сдачи Кремля. Она состоялась 23-го декабря в Ореховой гостиной и продолжалась почти десять часов. За это время Горбачев и президенты, к которым в роли своеобразного секунданта присоединился Яковлев, в неспешном мужском разговоре получили, казалось, возможность не только обсудить технические процедуры перехода государственной власти от Союза к России, передачу архивов Политбюро и личного так называемого сталинского архива президента, а так же ядерных кодов, но и окончательно выяснить отношения. Договорились об условиях отставки Горбачева: президентская пенсия, дача, автотранспорт, охрана, помещение для Горбачев-Фонда в бывшей Ленинской школе для активистов из братских компартий. Ельцин с подозрением отнесся к этой непонятной для него структуре, считая, что она может стать гнездом оппозиции. Горбачев заверил его в том, что у него нет таких намерений. Обсудили планы российского президента по реформированию экономики. В первые же недели 92-го года скомпонованная Бурбулисом команда Гайдара предполагала перейти Рубикон и отпустить на свободу почти все цены. Ельцин, рассчитывавший на основании их заверений, что к осени экономика придет в себя после первого шока рыночной терапии, попросил хотя бы первые полгода его не критиковать. Михаил Сергеевич пообещал, что будет поддерживать его, пока тот будет двигать вперед демократические реформы. Условились, что 25-го, сразу после выступления по телевидению с заявлением об отставке, Борис Николаевич придет к нему в кабинет для передачи ядерных шифров. Горбачев на следующий день, дозвонившись до Буша, распрощавшись с ним, сказал: "Можете спокойно отмечать с Барбарой Рождество. Завтра я ухожу в отставку. С кнопкой все будет в порядке". Он пообещал до нового года освободить свой кремлевский кабинет для нового хозяина. Ельцин не возражал, тем более, что ждать оставалось недолго. На следующий день, собрав свой аппарат в Кремле, Михаил Сергеевич постарался успокоить сотрудников: мол, состоялся неплохой разговор и новая власть обещала подумать о трудоустройстве людей, то есть нас с вами - невесело пошутил президент. "Он срезал мне пенсию и охрану, но это, в конце концов, неважно". Свою версию этого же разговора дал на встрече с журналистами через пару дней Ельцин. Он утверждал, что бывший президент СССР запросил несуразную по размерам охрану, обслугу и несколько служебных машин, но он на это не пошел и посоветовал тому вовремя покаяться в совершенных прегрешениях, потому что неприкосновенности у него не будет. Об условиях своей собственной отставки он в тот момент, разумеется, не задумывался. Российский президент сразу же потребовал изъять и опечатать архив ставропольского крайкома партии, относящийся к периоду горбачевского правления. Этот архив, похоже, интересовал его больше, чем сталинский. Наступило 25-е декабря. Поначалу Горбачев собирался выступить с заявлением об отставке 24-го, чтобы не тянуть, однако согласился с моим предложением отложить эту драматическую новость на день, чтобы не портить рождественский вечер для миллионов его почитателей на Западе. Когда за пару часов до выступления он уже в который раз перечитывал свой текст, внося какие-то поправки, по телефону из дома позвонила возбужденная Раиса Максимовна. К ней, оказывается, уже явились люди из хозслужбы российского президента, чтобы поторопить очистить служебное помещение. Отложив текст и энергично выразившись, еще неотставленный президент позвонил начальнику пока еще своей охраны, который старался выслужиться перед новым начальством: "Что вы себе позволяете? - загремел он. - Это же дом, там люди живут". Выслушав сбивчивые объяснения, в сердцах бросил трубку. Потом, еще дыша негодованием, повернулся в мою сторону: "А знаешь, то, что они так себя ведут, убеждает меня в том, что я прав". И эта неожиданная для него самого мысль помогла ему обрести столь необходимое для этого вечера внутреннее равновесие. Свою речь перед телекамерами и телеэкранами всего мира он начал ровно в 19.00, заметно волнуясь. Но уже после первых фраз, прозвучавших убедительно и значительно, успокоился. В выступлении звучало одновременно и горечь, и горе пророка, который хотя и не смог привести свой народ в землю обетованную, безусловно, вывел его из плена. Теперь, когда, опережая и отталкивая его, устремились вперед новые лидеры и вожди, увлекая за собой толпу, он вдруг оказался не нужен и, напоминая о том, что покидает свой пост с тревогой, был вынужден возлагать надежды уже на чужую мудрость и силу духа. Тед Копал, ведущий "Энкермен", обозреватель американской телекомпании "Эй-Би-Си", который пожертвовав рождественскими праздниками, получил возможность снять последние дни советской власти, чьи первые десять дней, потрясшие мир, были воспеты Джоном Ридом, уезжая из Москвы, сказал, что уход президента СССР останется для него примером политического и личного достоинства. Видимо, именно это достоинство человека, который даже уступая свое место другим, вынуждал их его догонять, вывело из себя Ельцина. Вопреки собственным обещаниям, он отказался прийти к низложенному президенту за ядерной кнопкой, предложив тому принести ядерные коды к нему на нейтральную территорию. Горбачев, которому в этот день и без того хватало стрессов, как мне показалось, даже с облегчением уклонился еще от одной встречи с российским триумфатором и отправил ему кнопку с министром обороны Шапошниковым, явившемся к нему в кабинет. Ему еще предстояло узнать, что красный флаг СССР было приказано снять с кремлевского купола обязательно до окончания его речи. Последний прощальный ужин он провел в Ореховой гостиной в окружении всего лишь пятерых членов его узкого круга, не получив ни одного телефонного звонка с выражением, если не благодарности, то хотя бы поддержки или сочувствия от тех политиков новой России или от ныне независимых государств СНГ, которые были ему всем обязаны. Подниматься над эмоциями пришлось уже на следующий день. Хозяйственники новой кремлевской администрации отвели ему три дня, чтобы освободить служебную дачу. И хотя одних книг в доме набралось на несколько машин, Горбачеву было сказано, чтобы на служебный транспорт не рассчитывал. Приехав на следующий день в Кремль, чтобы наконец-то основательно заняться разборкой бумаг и дать несколько обещанных интервью, Михаил Сергеевич выглядел мрачным. "С дачи гонят, машину не дают", - сказал он, когда я осведомился о самочувствии. Ирина рассказывала: "Когда комендант дачи сообщил ему о сроке, отведенном на эвакуацию, отец рассвирепел и начал шуметь - "Это позор". Грозился звонить Ельцину - "Ведь с ним по-человечески обо всем договорились". А мама сказала: "Никому ни звонить, просить ни о чем не надо. Мы лучше умрем с Ириной, но упакуемся и переедем. Люди нам помогут". Переезжать на их старую дачу, выделенную для ушедшего в отставку президента, помогали ребята из охраны, те самые, которые остались с ним до конца в Форосе. Управляющий делами Горбачев-Фонда на своей машине объезжал пустые госдачи, набирая где кровать, где стол или шкаф, чтобы хоть как-то меблировать новое старое жилье Горбачевых. На следующее утро он собирался приехать в свой рабочий кабинет, чтобы закончить разборку бумаг и провести назначенную встречу с японскими тележурналистами. Рано утром его помощнику позвонили из приемной Ельцина: Борис Николаевич занял свой кабинет в Кремле". Илья Дадашидзе: И еще один вопрос к автору книги "Горбачев". Кто для вас Горбачев - начальник, единомышленник, друг? Стремились ли вы быть как можно более объективным или же ваша книга это книга пристрастного человека? Андрей Грачев: Во-первых, я не верю в объективные книги, скажу вам честно. Каждая книга по-своему пристрастна, и надо быть просто честным и перед собой и перед читателем. То, что я при этом, понимая, что я в любом случае останусь пристрастным, потому что у меня свое отношение к Горбачеву, а, главное, к его делу, к его проекту, к итогу того, что он совершил, тем не менее, я считал, что я должен быть честен, и по-своему я обязан перед читателями, которым я предлагаю эту книгу, дать картину, этот портрет максимально в отстраненной форме. То есть, чтобы мое отношение никоим образом не искажало исторической истины или картины исторических событий. Другом Горбачева, конечно, наверное, было бы нескромно себя назвать, кроме того, надо учесть разницу не только в нашем статусе, но и в возрасте. Для меня Горбачев это тот шанс, который, может быть, по-своему неожиданно получила российская - советская тогда - история. Не уверен, что сам Горбачев с самого начала осознавал те возможности и тот результат, к которому он придет в итоге своего правления, как он и не мог знать, сколько времени ему для этого отпущено. Но мне кажется, что Горбачев стал таким шансом для нашей истории, может быть, не может быть, а, скорее всего, точно и для мировой. И этим шансом, думаю, что не все в той мере, в какой можно было, распорядились. Больше всего, конечно, это понятно, выиграла от шанса Горбачева международная обстановка. Кончилась холодная война, кончился абсурд ядерного противостояния, дурацких трат на гонку вооружений со всех сторон, климат абсурда и так далее. Но не только внешний мир, не только Запад, как многие думают, выиграл от этого шанса. Выиграла, конечно, и наша страна, получившая возможность вернуться просто к естественному течению истории и воссоединиться с остальным миром, от которого она отгородилась больше чем берлинской стеной в свое время, при всей цене, которую ей пришлось и приходится за это платить. Но банальность, конечно - сказать, что не все в полной мере, ни Запад, ни Россия, ни сам Горбачев, может быть, не распорядились тем шансом, который им выпал. Но, с другой стороны, как определить тот максимум, который из него можно было бы выжить. Его можно только сопоставить с нашими пожеланиями, с нашими надеждами. Но, скорее всего, они окажутся иллюзиями. Илья Дадашидзе: О своем последнем дне работы с Михаилом Горбачевым Андрей Грачев вспоминает так. Андрей Грачев: Расставался я с ним как с начальником, я повторяю, потому что мы сейчас периодически встречаемся, 26-го декабря, на день после его отставки, после конца советской истории. И как я ему сказал в шутку: Михаил Сергеевич, я проработал в своей должности пресс-секретаря президента СССР на день больше, чем вы, потому что на следующий день я провел, как говорят, отходную, то есть прощальную пресс-конференцию бывшего теперь уже президента бывшего СССР в качестве тоже уже бывшего пресс-секретаря. Пресс-конференция состоялась в Москве в "Президент-отеле", собралось несколько сот журналистов, которые проводили на свой лад с аплодисментами, некоторые со слезами человека, который, во-первых, изменил историю, во-вторых, так или иначе дал миру - а для журналистов это было особенно важно - гласность. Но, одновременно - это был и человек, который им дал шанс пережить (я думаю, для большинства из них в своей профессиональные жизни) такие острые, такие восхитительные, я бы сказал, интенсивные моменты политической истории, которые, наверное, никто из них не забудет. Для Горбачева это тоже было на свой лад важно чисто психологически. Как сказал мне один из журналистов: этой встречей, может быть, вы спасли его от инфаркта. Илья Дадашидзе: Завершая книгу о Михаиле Горбачеве, Грачев вновь возвращается к мысли о том, что ни тогдашнее советское общество, ни мир в целом не использовали в полной мере шанс Горбачева. "Романтический грандиозный план поворота русла истории России в сторону сотрудничества с Европой и остальным миром, задуманный Горбачевым, в сущности воспроизводил мечтания и надежды большинства предшествовавших ему российских реформаторов. Отличался он от них только тем, что предполагал готовность страны и ее политиков пойти за ним по эволюционному, а не революционному пути. Его расчет не оправдался. "Горбачев пришел слишком рано" - говорит он, как бы отстраняясь от себя, как независимой политической фигуры. Рано для чего? Чтобы быть услышанным и понятым или чтобы увидеть плоды своих трудов? Но кто за него и кроме него мог бы загодя посадить плодовые деревья? Впрочем, он и сам это понимает и не ждет ни пожизненного признания, ни исторической реабилитации. Он считает, что все равно когда-то что-то должно было начинаться. Про себя говорит: "Надо было крест нести, даже когда уже было невмоготу". Никто не может упрекнуть его в том, что он не попытался использовать свой шанс для того, чтобы что-то началось. После падения железного занавеса в нескольких странах бывшие диссиденты стали президентами. В России произошло наоборот. Горбачева это не смущает, он считает, что и раньше был диссидентом, даже когда занимал официальные должности, а для того, чтобы быть Горбачевым, должность не нужна, достаточно просто делать свое дело. А дело для себя он выбрал нешуточное - изменить России и примирить ее с миром. И здесь явно недостаточно одного человека и одной жизни. Как и положено реформатору, человеку, меняющему мир и заставляющего меняться людей, великий "Горби", особенно после смерти Раисы Максимовны, обречен на одиночество. Что ж, в конце концов, это привычное состояние бегуна на длинную дистанцию. Заканчивая одну из бесед с Михаилом Сергеевичем, я не удержался и задал давно занимавший меня вопрос: ну а вашим врагам, противникам, тем, кто изменил и помешал довести до конца задуманное, вы прощаете? Он улыбнулся: "Прощать вообще-то положено Богу, но и я ведь уже почти..." Он сделал паузу и закончил: "Почти там..." И поднял глаза - то ли к потолку, то ли - к небу". |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
