Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[30-07-00]
Россия как цивилизация"Гегемон"Автор передачи Елена ОльшанскаяВедущий Анатолий Стреляный
Участвуют:
Анатолий Стреляный:
"Каменщик, каменщик в фартуке белом, (Валерий Брюсов) Так называемый рабочий класс возник в России гораздо позже, чем в Западной Европе. Первые русские рабочие в точном смысле этого слова, явились на исторической сцене лишь после отмены крепостного права в 1861-м году, всего за полвека до победы пролетарской революции. До того в российские промышленности трудились не свободные люди, продающие свой труд, а крепостные крестьяне, приписанные к заводам и мануфактурам. Класс-гегемон, пролетариат был ничтожно мал и почти до самого 17-го года не подозревал о своей скорой исторической роли. Социал-демократ Смидович, впоследствии довольно известный, в 1898-м году устроился электротехником на заводе в Екатеринославе. Он писал в нелегальную газету, что рабочие расспрашивают его о европейских порядках, о свободе, о религии, о хозяевах, полиции и так далее. "Но токарь и слесарь железнодорожной мастерской в конце концов отказываются, - писал он, - садиться со мной за стол, потому что я в Бога не верую". Игорь Яковенко: Есть точка зрения, что в России в рамках еще крепостного права капиталистические отношения возникают с того времени, когда возникает рынок рабочей силы, это примерно 30-40-е годы. Отходники, крестьяне с Севера, где не было крепостного права, из Сибири составили тот самый рынок рабочей силы, которая могла быть нанимаема на уже капиталистические по своей сути предприятия. Это не тождественно тому, как Петр Первый приписывал крепостных к заводам, это и был рабочий класс в собственном смысле. Ирина Поткина: Западноевропейский рабочий это тот рабочий, источником средств существования которого было его труд, который он продавал тому или иному предпринимателю или работодателю, неважно в какой сфере деятельности. В России до отмены крепостного права рабочих приписывали как крестьян к фабрикам, и они были зависимы. И с отменой крепостного права появилась возможность продажи рук, они высвобождались из сельского хозяйства. А процесс этот после отмены крепостного права занял очень длительное время, потому что крестьянин должен был освободиться в конце концов от своего надела, который ему приходилось так или иначе или обрабатывать или кому-то сдавать в аренду, но он еще был как-то связан с землей. Вот эта связь с землей и говорит о том, что еще не было рабочего класса в западноевропейском смысле. Игорь Ионов: Рабочий, как городской житель, стремящийся к интеграции в городское сообщество и к городской культуре, был резко противопоставлен в истории России рабочему, который все еще жил связями с деревней, работал от Покрова до Пасхи и рассматривал работу и жизнь в городе как приработок. Это два совершенно разных социальных слоя и люди с разными интересами, с разным самосознанием. Вот традиционная Россия - это Россия бар и мужиков. И рабочий класс утопает в этой среде мужиков. И появляется он как класс, как зачатки сословия, только в очень тонком слое населения, в Москве, Петербурге, Киеве, Харькове, ну может быть в 2-3-х еще городах, которые пережили бум урбанизации. Анатолий Стреляный: За годы промышленного подъема число рабочих только в Петербурге удвоилось. На предприятиях фабрично-заводской промышленности к началу 20-го века там было занято 150 тысяч человек. По переписи 1900-го года рабочие с семьями составляли 57,5% населения Петербурга. Юрий Кирьянов: В середине 90-х годов была создана фабричная инспекция. Фабричная инспекция ежегодно издавала отчеты, вплоть до 1915-го года. На основе этих данных можно сказать, что где-то в первые годы 20-го столетия в России насчитывалось около 3-х миллионов фабрично-заводских рабочих, то есть тех, кто работает на предприятиях с числом рабочих 16 человек и более или на более мелких предприятиях, но с механическим двигателем. В это число не попадали рабочие горных предприятий, металлургических заводов, строительные рабочие, сельскохозяйственные рабочие и так далее. То есть, в общей сложности их тогда могло быть более 10-ти миллионов при 140 миллионах населения страны. Игорь Ионов: Кадровые рабочие чаще называли себя работниками-тружениками и резко отделяли себя, по крайней мере до 1905-го года, от чернорабочих, которых обычно называли мужиками. Рабочие городов-миллионеров и рабочие периферии, в частности, работавшие по найму крестьяне, рабочие металлургической промышленности Урала, это люди с совершенно иным сознанием, чем рабочие Москвы. Рабочий Москвы в начале 20-го века надевал костюм, надевал галстук, надевал чистую рубашку для того, чтобы идти на лекцию, для того, чтобы, возможно, слушать музыку, для того, чтобы пройтись по центру, то есть он действовал как житель города. Рабочий городов периферии или же подсобный рабочий, чернорабочий Москвы одевались для того, чтобы с шиком вернуться в деревню. Соответственно это был и галстук кричащих тонов, соответственно это были завитые кудри. Вот вернуться в деревню барином, на пролетке, пьяным, с подарками для всех родственников и соседей, вот это был идеал чернорабочего, идеал, повернутый к деревне. Игорь Яковенко: Но что было общим для всех рабочих? Крестьянин, который приходил из деревни, чаще всего принадлежал к фольклорной культуре. Он пел традиционные песни народные, он жил в традиционном цикле, который связан с сельским хозяйством. Попадая в город, он радикально менял социокультурный космос. Крестьянин работает от света до света, крестьянин работает тогда, когда есть необходимость работы, заданная сельскохозяйственным циклом, соответственно, когда у крестьянина есть свободное время, он гуляет. Не в смысле досуга, нами позднее понятом, а происходят праздники, нормального традиционного цикла. Рабочий живет по-другому - гудит гудок, вот тот самый описанный Горьким гудок, который поднимал всех рабочих и гнал на работу, и пока не прогудит гудок окончания рабочего дня, он в этом производстве. Это люди, которые включены в письменную культуру. Рабочий, не знающий грамоты, это редчайшее исключение. Он обязательно должен был уметь читать, читать ли чертежи, читать ли какие-то пояснения, он был включен в совершенно иной контекст. Неважно, большой это город, маленький городишко, но производство требовало грамотности. Ирина Поткина: Перед российским предпринимателем стояла в общем-то сложная задача - сформировать рабочего, который мог дать качественную работу на его фабриках. Первая ремесленная школа не только в России, но и в Европе, появилась в 1816-м году на фабрике Прохорова. Начиналось все, конечно, с фабричной школы, потом появлялись средние технические учебные заведения, потом уже строились гимназии в начале 20-го века для рабочих и служащих. То есть постепенно образование набирало обороты. Юрий Кирьянов: На первых этапах рабочие приходили в города одни, то есть без семьи, семья оставалась в деревне. Рабочий пришел из деревни, он ничего не имел, кроме койки. Часть рабочих ночевала непосредственно в рабочих помещениях. Питание было артельное и, естественно, если оно было совершенно плохим, тогда и работа была соответствующей. Ирина Поткина: В Москве было очень трудно найти квартиру, где человек мог снять угол. И поэтому предприятия стали строить казармы для проживания рабочих. И учитывая то, что многие фабрики Российской империи находились в сельской местности, то есть, надо было решать большой комплекс проблем. Помимо обучения, это устройство жилья, доставка продовольствия, потому что крестьяне не могли полностью обеспечить весь рацион питания такой большой группы людей внезапно, в достаточно короткий период появившейся в этой местности. И старые фабрики с уже определенным периодом развития, с историческими какими-то корнями, которые уходят, допустим, в 18-й век, они во второй половине 19-го века переходят к осуществлению определенных социальных программ. Появилось несколько типов жилищ для рабочих: казармы для холостых, где в комнате помещалось несколько человек; казармы каморочного типа, в смысле каждая комната на семью - это для семейных рабочих. И для юга Российской империи, и некоторые предприниматели в центре европейской России перешли к тому, что стали строить семейные домики для рабочих, то есть домик, который как бы делился на четыре части, и семья занимала отдельную квартиру. Юрий Кирьянов: При том, что положение рабочих в России и в столицах, и в таких поселках или уездных городах, как, скажем, Богородск, было неприглядным, тяжелым, и условия труда были далеко не лучшими, тяжелыми, и бытовые условия были достаточно тяжелыми и плохими, тем не менее, на ряде крупных предприятий условия, по крайней мере, для высококвалифицированных рабочих были достаточно хорошими. Если вы даже сейчас приедете в город Коломну, это был уездный город Московской губернии, то вы увидите отдельные домики с небольшими участками земли, вот эти домики занимали высококвалифицированные рабочие и мастера. Игорь Яковенко: Рабочие высших квалификаций зарабатывали чуть ли не в 10 раз больше, чем рабочие низкой квалификации. Такого разрыва в советское время быть не могло. Рабочие могли зарабатывать больше, чем учитель гимназический, это показатель. Скажем, машинист железнодорожный, я знаю конкретные семьи, я беседовал с людьми, человек, проработавший машинистом лет 20, уходя на покой, говоря по-нашему, на пенсию выходя, покупал себе мельницу, имел 2-3 дома, дети машинистов учились не только в гимназиях, но и в университетах, это были просто очень высокооплачиваемые люди. Ирина Поткина: Как правило, рабочие ничего не платили за эти квартиры, то есть, получается, что это как бы прибавка к зарплате. Прибавка к зарплате - бесплатное медицинское обслуживание, и прибавка к зарплате - бесплатная квартира. Казармы, которые строились, они постоянно обновлялись. Вот если смотришь документы, делопроизводственную документацию предприятий, то получается так, что построили одну казарму, все, она не отвечает современности, там скученность, там уже царит антисанитария, ее ломают. На ее месте строят новую и если это уже рубеж веков, значит мы проводим водопровод, делаем канализацию. В начале 20-го века, например, Морозовы уже рассчитывают программу с 1913-го по 1917-й год электрификации казарм, то есть, вот эта лампочка Ильича знаменитая начиналась совершенно по-другому. Крупные предприятия, электрифицировав свои фабричные корпуса, потом переходили к электрификации квартир служащих, которые сами же они строили, и казарм для рабочих. Устраивали больницы, и в конечном итоге выливалось в то, что при больницах стали появляться богадельни для престарелых рабочих, которые определенное количество времени проработали на фабрике и потеряли способность к труду и, в силу определенных причин, не могли себя обеспечить, либо у них не было семьи, и их помещали в богадельни. Появлялись при этих фабриках ясли, приюты для грудных младенцев и малолетних детей. Это началось в 70-е годы, когда постепенно стали женщины приходить на текстильные фабрики, это прежде всего началось с текстильной промышленности. И там можно было оставить ребенка, и квалифицированные няни с доктором, с молочной фермой, которая снабжала качественным молоком эти ясли. Следили за здоровьем детей, вот так эта проблема решалась. Сначала для рабочих, потом следующий этап - для детей служащих. Игорь Яковенко: Когда человек приходил на работу, перед ним открывалось два жизненных сценария. Можно было зарабатывать деньги и пропивать их, рядом были трактиры. А можно было деньги копить и откладывать, и тогда рано или поздно он женился, у него появлялась семья, после 40 лет, ближе к 50-ти, такой человек покупал себе или строил себе двухэтажный домик. Если мы пройдемся не только по Москве, но и по другим большим, средним и малым городам, там много таких двухэтажных домишек. Вот человек покупал себе такой домик, на первом, скажем, этаже он жил с женой, а второй этаж и часть первого, это небольшие дома, эти люди обычно сдавали. Таким образом они переходили из категории наемных рабочих в категорию мелкой буржуазии. Игорь Ионов: Был период, когда рабочие очень хотели походить на мещан и буржуа. Этот период четко отследила полиция, и начальник московского охранного отделения Сергей Васильевич Зубатов попытался, сыграв на этом, создать систему рабочих организаций, систему рабочего образования, систему контролируемого рабочего движения, которое канализировало бы вот эти устремления рабочих к городскому быту. К этому были привлечены серьезные силы, профессора, доценты Московского университета. И в самом начале 20-го века, в 1900-1902-м году, на этой основе, во-первых, удалось привлечь тысячи рабочих в систему образования и рабочих организаций, десятки тысяч рабочих к массовым мероприятиям зубатовских организаций и удалось нейтрализовать социал-демократию. Это был единственный период, когда к 1903-му году вдруг оказалось, что организованного социал-демократического движения в Москве нет. Бауман, приехав в Москву, был потрясен этим обстоятельством, Москва была вычищена от революционеров. Юрий Кирьянов: На организации рабочего класса, которые бы защищали интересы, существующая власть накладывала запреты, и фактически профсоюзы в России, за исключением некоторых случаев, вроде зубатовщины, были разрешены только в период революции 1905-го года, а дальше опять пошло гонение на эти профсоюзы. Анатолий Стреляный: До 1905-го года в России были под запретом и уголовно преследовались обычные экономические забастовки и любые рабочие организации. Вопреки этому, зубатовский полицейский социализм поощрял стачки. Развитые рабочие, сознательные пролетарии, как их тогда называли, относились с презрением к попыткам власти возродить патриархальные отношения. Предприниматели тоже были раздражены вмешательством полиции в их дела, в их отношения с рабочим классом. Зубатовцем был поп Гапон, он возглавил знаменитое мирное шествие питерских рабочих с петицией к царю - Кровавое воскресенье 9-го января 1905-го года. В петиции, среди прочего, говорилось: "...Повели, чтобы выборы в Учредительное Собрание происходили при условии всеобщей тайной и равной подачи голосов". После расстрела этой демонстрации в стране за один только месяц состоялось столько стачек, сколько не было за все предыдущее десятилетие. Игорь Ионов: Правительство на самом деле делает все, чтобы превратить рабочих не в городское сословие, а чтобы укрепить в них традиционализм крестьянства, для того, чтобы сделать всех рабочих, которые ощущали себя работниками, тружениками, даже полуинтеллигентами, если говорить о печатниках, чтобы сделать из них мужиков, послушных мужиков. И вот этого эти самые рабочие, которые, как писал Ленин, вообще стремились к знанию и организованному рабочему движению, они вытерпеть не могли, они отшатнулись от зубатовских организаций. Число рабочих, на которых они влияли, в Москве упало с десятков тысяч до сотен, в Петербурге тот же процесс прошел в 1905-м году, те же процессы шли на юге России. И в результате рабочие раскололись, вот эти зубатовские организации, в которые входили рабочие, ощущавшие себя городским сословием, они раскололись. Часть рабочих ушла в революционное движение, часть в черносотенное. Юрий Кирьянов: Все правые партии, которые были всесословными, там были и дворяне, и крестьяне, и мещане, и были представители так называемого рабочего сословия, хотя в юридическом смысле такого сословия не было, наоборот, правые все время рекомендовали рабочим добиться от царя создания такого сословия с тем, чтобы рабочим легче было отстаивать интересы именно этого сословия. Все эти партии возникли как реакция на манифест 17-го октября 1905-го года. Анатолий Стреляный: Манифест 17-го октября 1905-го года "Об усовершенствовании государственного порядка" дал населению "незыблемые основы гражданской свободы совести, слова, собраний и союзов". Гарантировал участие в Думе классов населения, лишенных ранее избирательных прав. На следующий день по стране прокатилась волна погромов, появилась монархическая партия, так называемая "Черная сотня", во главе которой встали врач Дубровин и крупный землевладелец Пуришкевич. Черносотенные вожди, сами образованные люди, натравливали народ на интеллигенцию, на либералов и революционеров. Царский манифест был подписан в разгар всероссийской политической стачки. Он призывал к "прекращению сей неслыханной смуты, восстановлению тишины и мира на родной земле". Игорь Ионов: К 1905-му году в Европе всеобщая забастовка была революционным мифом, чем-то несбыточным, убегающим горизонтом, к которому нужно стремиться, но который никогда не может быть осуществлен. А в России мы к этому времени уже имеем целую серию всеобщих забастовок, и октябрьская всеобщая стачка это, конечно, грандиозное событие для мирового революционного движения. Оказалось, что если государство не помогает рабочим стать городским сословием, то опереться им не на кого, буржуазии они не верили. Рабочие все-таки видели в буржуазии и в либералах прежде всего бар. И по мере того, как противостояние рабочих и буржуазии развивалось, в рабочих росло вот это мужицкое самосознание. Игорь Яковенко: Главными врагами большевиков были экономисты, то есть социал-демократы, которые предлагали европейский путь развития рабочего движения. Задача большевиков была радикализовывать и подталкивать рабочий класс не к социальной эволюции, соответственно, борьбе за свои права, социальное обеспечение, за 8-часовой рабочий день, но и всю ту сумму требований, которые естественны в нормальном эволюционном движении, а двигать его в направлении социальной революции. Игорь Ионов: Рабочие отшатнулись от государства, когда оно пыталось сделать из них манипулируемых мужиков. Но они не противостояли революционерам, когда те пытались сделать из них мужиков активных, мужиков восставших. У рабочих складывалось впечатление, что революционеры - это люди, которые могут помочь им добиться уважения, помочь им получить образование, помочь им придти к достойной жизни. Эти лейтмотивы проходят в профессиональной прессе, в статьях, которые писали сами рабочие, в их выступлениях на собраниях. Но логика революционной борьбы противостояла, объективно противостояла этому стремлению рабочих добиться достойной жизни. Она вводила их в прямое противостояние с государством, с буржуазией, делала из них персонажей крестьянской войны, если можно так сказать, то есть, силу прежде всего разрушительную, а не созидательную. Крестьянская война это прежде всего раскол сословного общества, это результат нежелания части этого общества входить в него, желание построить новое общество на внесословных основаниях. И рабочие объективно оказывались элементами этого самого движения. И в этом, с одной стороны, основа их силы, потому что это гигантская традиция, которая в России идет, по крайней мере, с 16-го века, с того времени, как русский крестьянин научился противопоставлять себя государству, с того времени, как начались крестьянские войны и, с другой стороны, это сделало рабочих авангардом общероссийского движения, и в первую очередь крестьянского движения. Рабочий как крестьянин оказался более эффективной боевой машиной, чем, собственно, крестьянин в деревне. Анатолий Стреляный: Лидия Дан, сестра Мартова и жена Дана, оба видные деятели социал-демократического движения, вспоминала: "Первый раз в нашем опыте мы наблюдали процессы крупного масштаба, по сравнению с которыми мы почувствовали себя очень маленькой партией. И большевики, и меньшевики, и эсеры, имея дело с рабочими, вынуждены были приспосабливать свои программы к их понятиям и желаниям". Андрей Соколов: Естественно, они воспринимали только то, что падало на их сознание. Например, общинная уравнительная психология, коллективизм и чувство коллективной ответственности. И отсюда такие очень своеобразные их представления о социализме, представления об уравнительной справедливости. Оно было очень сильным - все должны трудиться одинаково и получать одинаково. Игорь Ионов: Рабочие сплачивались не на предприятиях, а часто на улицах. Таким образом возникали самые массовые и самые страшные движения, такие, как движение домашней прислуги, движение дворников, движение грузчиков. Когда бастуют фабрики, это все как-то ложится в рамки диалога рабочих и буржуазии, а вот когда на улице толпы неконтролируемые начинают валить электрические и телеграфные столбы, когда они начинают разбивать будки, валить тумбы с объявлениями - то, что происходило в Москве в ноябре 1905-го года, вот это стихийное движение, которое и есть в общем-то этот русский бунт бессмысленный и беспощадный, и который очень легко выливается в вооруженное восстание. Так это и произошло: 20-го ноября валка столбов, а в начале декабря вооруженное восстание. Получается вот такая довольно сложная картина: рабочии, как гегемон революции, выступают не в своем собственном качестве городского класса, а как авангард крестьянства. И рабочие, которые более всего осознают себя городским классом, в частности, печатники, металлисты, среди которых больше было влияние меньшевиков, они меньше участвуют в этих коллективных беспорядках и в вооруженном восстании, они легче останавливаются. А авангардом массового движения выступают как раз вот эти мужики, наименее контролируемые, и которые вместе с тем хорошо воспринимают революционную идею о том, что кто был ничем, тот станет всем. Давайте, давайте станем всем вот сейчас, немедленно. Это простая идея, которая на самом деле, всегда была центральной идеей крестьянской войны, почитайте рескрипты Пугачева, "прелестные письма" Разина, вот эта идея и оставалась центральной идеей рабочей русской революции. Анатолий Стреляный: Общество, которое должна была явить миру новая Россия, представлялось Ленину гигантской фабрикой. Он мечтал о превращении "всего государственного экономического механизма в единую машину, в хозяйственный механизм, работающий так, чтобы сотни миллионов людей руководствовались одним планом". Андрей Соколов: Когда советское государство было создано, в него была встроена новая система профсоюзов. Вот первый шаг, который говорит, что не совсем верно пошло развитие этого профсоюзного движения. Они были перестроены по производственному принципу. Были созданы примерно 21 гигантский профсоюз - металлистов, горнорабочих, железнодорожников и так далее. В дальнейшем очень многое оказалось в зависимости от той системы, которая установилась в советской России, системы военного коммунизма. Именно тогда заложены основы государственного вмешательства в жизнь людей. Естественно, все это еще наложилось на специфическую обстановку войны, разорения, разрухи, и стали вырисовываться такие черты всеобщего огосударствления и падения роли различного рода общественных организаций. Игорь Яковенко: Между 1905-м и 1917-м годом большевики всеми силами поддерживали профсоюзное движение по вполне понятным обстоятельствам. Профсоюзы боролись за права рабочих, спекулируя на этой борьбе, можно было вставлять свои требования политические, и кое-где они преуспели. За эти годы в России складывается достаточно серьезное профсоюзное движение, и у рабочих возникает некоторое сознание: у меня есть неотчуждаемые права, как у работника, и есть профсоюзы, независимые от государства организации, которые мои права отстаивают. Потом приходят большевики и говорят: какие у тебя, к чертовой матери, права, тут вот Юденич наступает, надо работать не 8 часов, а 16 часов. Какие могут быть отпуска, выходные, ведь мировая революция в опасности. Что происходит? Вся большевистская демагогия имела смысл как механизм, как способ прихода их к власти. Как только они к этой власти приходят, профсоюзы оказываются просто не нужны. И это не только советское изобретение. Мы знаем, что в франкистской Испании профсоюзы превратились в некий приводной ремень, говоря языком товарища Сталина, государственной системы. В фашисткой Германии профсоюзы были тоже фиктивной структурой. Независимое профсоюзное движение - обязательный элемент демократического развития, который пытается побороть тоталитаризм, а когда тоталитаризм устанавливается, он должен уничтожить независимые профсоюзы. Андрей Соколов: Большевики поначалу были склонны полагаться на рабочие организации, которые возникли в 1917-м году после февраля. Вот что они захотят, то и будет. Вот большевики провозглашают национализацию. Что это такое - национализация? Представьте себе, рабочий коллектив отстраняет хозяина и берет дело в свои руки, переход от рабочего контроля, так сказать, к национализации не государственной, а к рабочему самоуправлению, они берут предприятие в свои руки. Во-первых, конечно, сработает инстинкт уравнительной справедливости, они постараются все поделить между собой так, как они эту справедливость понимают. Это раз. Второе - им нужно организовать производство. Как они могут организовать производство, когда они не владеют ни технологией, они не знают, как достать сырье, как достать материалы, всем этим же занимались специальные люди на дореволюционном предприятии, а теперь они, вроде, берут на себя. Естественно, там, где рабочие коллективы брали предприятия в свои руки, там действительно творилось черт знает что и полная дезорганизация производства. После это они, конечно, по традиции, попросятся под опеку государства. Отсюда тенденция к государственному вмешательству, к государственной национализации, передача предприятий уже в ведение государственных органов, а те уж, так сказать, должны соответствующим образом позаботиться о том, чтобы производство на данном предприятии не угасло. Анатолий Стреляный: "Рабочий контроль, - пишет современник, - скоро обнаружил свою истинную природу. Немедленно уничтожалась всякая дисциплина, власть на фабрике и заводе переходила к быстро сменяющимся комитетам, фактически ни за что ни перед кем не ответственным. Знающие, честные рабочие изгонялись и даже убивались. Производительность труда понижалась обратно пропорционально повышению заработной платы. Предприятия продолжали существовать только вследствие того, что государство, владевшее печатным станком, брало к себе на содержание рабочих или же рабочие продавали и проедали основные капиталы предприятия". Игорь Ионов: Во всем этом рабочем движении есть элемент трагизма. Посмотрите на историю Парижской коммуны. Французские рабочие, едва поднявшись из положения сословия ремесленного до положения класса бессословного общества, до уровня элемента нации, входят в столкновение с остальным обществом, возникает Парижская коммуна. Русский рабочий на рубеже перехода от межсословного состояния заводского работника к положению то ли городского сословия, то ли городского класса, входит в столкновение с государством. Вот этот авангардный характер российского революционного движения - это одновременно час славы русских рабочих и, вместе с тем, это начало их, я бы сказал, наркотической зависимости от этой славы. Они почувствовали связь своей судьбы не столько с новым нарождающимся буржуазным обществом в России, продуктом которого они явились, сколько с революционным движением как таковым. И вот это было страшной иллюзией, потому что революция не может быть вечной, а они оказались вплетенными в ткань революционного движения, и для них революция никогда не кончалась. Они, собственно, въехали в постмодернистскую, в постиндустриальную эру, когда уже функции пролетариата как класса распадались, с этим представлением о своей революционности, о своей авангардности, и это было трагедией рабочих в России уже во второй половине 20-го века. Это было трагедией всего вообще советского народа. Игорь Яковенко: Революции в России не было, был переворот, который делался очень узким кругом людей, происходил в самом Петрограде, если говорить про большевистский переворот. Да и революция февральская была достаточно узкой. Но если говорить о гражданской войне, то в этой гражданской войне действительно победили пролетарии. Победили крестьяне, которые не имели своей частной собственности, земли, средств производства и, честно говоря, не очень хотели становиться собственниками. Но они хотели получить барскую землю, получить государственные удельные земли, отменить рыночные отношения, отменить надвигающуюся капитализацию общества, в этом смысле эта революция была именно пролетарской. Рабочий класс в ходе гражданской войны был очень сильно потрепан, если не полностью уничтожен. Кто-то ушел на сторону красных, кто-то ушел на сторону белых, многие были уничтожены, а промышленность росла взрывными темпами. И если кто-то работал с дореволюционным стажем, стало быть, помнил нормальные отношения с какими-то правами, какими-то договорами, а вот люди, пришедшие в промышленность в начало индустриализации, сбежавшие из голой деревни, подыхающие с голоду, они вообще ни о чем этом не помнили и знать не могли. В этом смысле советская власть имела идеальный материал для манипулирования и для работы. Тот бежавший из деревни с целью просто не подохнуть с голоду человеческий материл был лучшим, о чем может мечтать любая тоталитарная система. Игорь Ионов: В брежневскую эпоху, с одной стороны, вроде бы сложился слой городских рабочих, которые уже прочно осели в городе, а о деревне думали только как о даче, которые проявляли себя достаточно творчески на производстве, особенно если говорить о военно-промышленном комплексе, для которых являлось целью постоянное испытание своих способностей, то есть им было интересно опытное производство. Были рабочие, которые не уходили работать на серийные заводы только потому, что там им предстояло делать одно и то же, хотя платили бы им там вдове-втрое больше. Это с одной стороны. А с другой стороны, оставался мощнейший слой вот этого рабочего мужичья, я извиняюсь за это выражение, но так называли сами квалифицированные рабочие вот эту массу. И это были рабочие, которые недавно опять-таки пришли из деревни, экстенсивное развитие российской промышленности этому способствовало, и которые постоянно воспроизводили те же самые стереотипы на производстве. То есть, для того, чтобы быть членом бригады рабочей, не только на строительстве домов, но и на строительстве метрополитена, например, нужно было пить. Образ старого квалифицированного рабочего складывался из его привычек - вот он принял свои 600-800 граммов, у него лысина покраснела, он ее повязал платочком и принялся за работу. Что он делает, то ли он варит конструкцию метрополитена, то ли он модельщик, делает на руках детали с точностью до двух микронов, это не важно, важно, что он работает в состоянии душевной расслабленности. Это идеал крестьянина, вообще говоря, чтобы не пахать, а чтобы работать можно было пьяным. Крестьянин может быть очень трудолюбив, но вот это состояние постоянной привязанности к земле, погоде для него мучительно, ему важно абстрагироваться от этого внешнего мира. Ситуация завода, стройки дает ему такую возможность. Если сейчас говорят интеллигенту - а ты пойди к станку, вот примерно с таким же настроением русский крестьянин говорил рабочему - ты пойди попаши. Пьяным много не напашешь, а работать на заводе и пьяным можно. И вот этот рабочий, который работал пьяным, а таких была масса, вечное проклятье русского рабочего класса, это то, что сокращало и жизни очень многим рабочим, это то, что привело к страшному процессу вымирания старых квалифицированных рабочих уже в перестроечный и постперестроечный период. Анатолий Стреляный: Ленин говорил, что революцию не делают в белых перчатках. Первое в мире государство рабочих и крестьян отказало в праве на существование классам эксплуататоров - дворян, банкиров, купцов, а затем и зажиточных крестьян преследовали и уничтожали. Массовый террор надолго стал нормой жизни. Доставалось и бедным. Утопия, однако, оставалась утопией, страной Небывалией. Устройство ни одного дня не работало так, как ожидалось, и в конце концов рассыпалось. Под его обломками оказались прежде всего наследники класса-гегемона и класса главного союзника - рабочие и крестьяне. Игорь Ионов: Трагедия рабочих в том, что они заимствовали свое самосознание из классовой эпохи. Противостояние феодалов и буржуа, как классов, было продуктивно, оно породило новое буржуазное общество. Маркс экстраполировал эту ситуацию на конфликт буржуа и рабочих, но оказалось, что процесс модернизации сам по себе не бесконечен, возникает новая постиндустриальная, постмодернистская ситуация в культуре, в экономике, и в этой ситуации нет места для пролетарского государства. Пролетарий оказывается не новым творческим классом этого общества, способным перестроить общество под себя, как это сделала буржуазия, он оказывается инструментальным элементом, которое модернизированное общество использует и которое оно затем отбрасывает. И вот эта ситуация отбрасывания рабочего класса, это глобальная ситуация и страшная ситуация, это Страшный суд для значительной части населения земли. Это столкновение стремления человека к лучшему, к городской жизни, к чистой жизни, к духовному росту, с теми потребностями, которые предъявляет производство. Это суд над человеком. Мы создали такие инструменты взаимодействия с окружающей средой, которые требуют деградации в нас человеческого. И отвечать за этот грех, грех ученых, грех предпринимателей, пришлось в результате рабочим, определенному вполне социальному слою, который ответил за это приспособлением уровня своих функций, своей отчасти личностной деградации и своими несбывшимися социальными надеждами. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
