Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
15.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[07-03-01]
Культура демократии. Часть 1Ведущая Ирина ЛагунинаИрина Лагунина: Насколько успешно можно развивать западные демократические модели в обществе с традиционной культурой и надо ли это делать? Может быть, любой подобный опыт априори обречен на провал? Этот вопрос возникает во всех бывших советских республиках, особенно в Центральной Азии. В России это тоже давний спор между западниками и славянофилами. Вероятно, для начала надо разобраться, а что собой представляет сама западная культура демократии, западное право как таковое. Культура демократии - тема беседы с французским философом, профессором Центра стратегической безопасности имени Джорджа Маршалла Александром Гариным. Александр Гарин: Действительно, когда мы пересаживаем растение на новую почву, то прежде всего нас должен интересовать вопрос о его корневой системе. Какая почва должна быть, как растение должно питаться, чтобы оно прижилось? Но сразу же можно сказать против возникающего, вероятно, скепсиса, что, собственно, если мы говорим о растениях, то вся история сельского хозяйства полна пересаживанием растений на другие почвы. Можно ли пересаживать политические системы, нужно ли их пересаживать? Прежде всего вопрос о коренной системе западного общества. Сегодня мы это общество видим в его расцвете с точки зрения его плодов и называем это демократией. Тем, кому нравится экономический успех или успех гражданского общества, те, конечно, говорят о нем в положительном виде. Но те, кому что-то не нравится, те считают, что западное общество декадентское, что западное общество, собственно, исчерпало свой цивилизационный дух и что можно было бы построить другое хорошее общество на альтернативных путях. В любом случае, сам этот вопрос задается в недрах и западного общества, и поэтому, конечно, исследования на тему, каковы корни, особенности западного развития, уже насчитывают довольно большую историю и на Западе. Давайте остановимся не нескольких его этапах. Первый этап, если мы стартуем с позиции Маркса, то Запад - это индустриальная революция. Следующий этап - это Макс Вебер, который говорит, что индустриальная революция не сама по себе возникает, а в определенном культурном контексте. И он высказывает свой знаменитый тезис о протестантской этике, что именно моральная культурная среда способствовала такому техническому, очевидно, эффективному развитию. Следующий этап, это я бы мог назвать условно, опять через пятьдесят лет, 50-е годы, французский философ Фернард Бродель, который, в отличии от Вебера, утверждавшего, что во времена реформации наблюдается начало роста капитализма, говорит: начало роста капитализма начинается в Средиземноморье, уже в итальянском возрождении. Ну и, наконец, то, что мне кажется последним уровнем, последним достижением в отношении культурных корней Запада, в исследовании, где находятся культурные корни Запада, это связано с именем Гарольда Бермана, гарвардского профессора, который относит начало развития и капитализма, и всей его эффективности, и, в конечном итоге, демократии к средним векам, а именно к 1075-му году, к так называемой "папской революции". Ирина Лагунина: Профессор Гарин, давайте остановимся на средних веках. Итак, год 1075-й. Александр Гарин: На первый взгляд удивительно: для того, чтобы объяснить эффективность современного западного общества, мы должны заглянуть в средние века. Однако, если на секунду допустить, что мы можем поинтересоваться историей на такой глубине, то мы увидим, насколько актуально, собственно, то, что следует за этой переменой западного общества. Харольд Берман утверждает следующее, что в 1075-м году произошла революция, а именно - в недрах католической церкви возникло движение за примат духа над силой, что, конечно, соответствовало христианскому началу духа над грубой политической силой. И удивительно было то, что политически вот это движение сумело победить и сумело отстоять для церкви автономию ее деятельности. Следующий шаг состоял в том, что из этого островка автономии католическая церковь, выработав инструмент права как инструмент администрации, нового права, не похожего на то, которое было до того, резко и активно вошла в политическую жизнь и стала трансформировать ее. Поэтому все те отношения, которые существовали в традиции до тех пор, то есть отношения примата силы над правом, начали трансформироваться с точки зрения нового принципа - примата права над силой. И все то, что мы видим дальше, это несколько этапов того же самого пути, который в конечном обществе приводит к созданию правового демократического общества. Ирина Лагунина: До 1075-го года Запад ничем политически не отличался от остального мира. То есть между религиозными и политическими деятелями отношения были заданы как везде. Именно эти отношения и изменились... Александр Гарин: Если мы говорим о христианском мире, православном ли, католическом ли мире, то в любом случае деятельность церкви сосредотачивалась на потустороннем измерении. Что будет с человеком после смерти - вот это была компетенция церковная, религиозная. Политическая компетенция состояла в том, что с человеком случается сегодня. Однако, вот эти две сферы, которые должны были бы уважать друг друга в своем разделении труда, тем не менее имели область соприкосновения. Область соприкосновения или серая зона, где непонятно было, кто доминирует, это было назначение церковной администрации, а именно епископов. Назначение епископов было тем моментом, в котором скрестились интересы вот этих совершенно разных направлений - духовного, религиозного и мирского. В чем этот конфликт заключался? Он известен в истории как спор об инвеституре. Епископ был человек, который занимался многими, в том числе мирскими вещами - всеми наследствами, женитьбами, завещаниями, рождениями. Учитывая, что он был тем лицом, которое гарантировало в каком-то смысле, насколько это возможно, не в смысле абсолютной, конечно, гарантии, но в смысле приблизительной уверенности, спасение души, то, конечно, он в сильной степени мог владеть и определенными направлениями политической деятельности. Поскольку епископ, несмотря на то, что он духовное лицо, тем не менее, занимался значительной областью мирской деятельности в том числе, то этот пост был, конечно, очень важен для верховного политического лица, то есть для короля или императора. И до 1075-го года считалось, что жизнь такова, что, естественно, тот, кто имеет силу, то есть за кем стоит армия, за кем стоит вооруженная сила, то есть политическое лицо, оно и решало этот вопрос. То есть политик сам назначал своих епископов. В идеале, по византийской терминологии, должна была быть симфония между главным духовным лицом, папой или патриархом, и главным политическим лицом, императором, царем или королем. Ирина Лагунина: Должна была существовать симфония. Но это в идеале. Какой в реальности, с точки зрения религиозной, был в этой модели недостаток? Александр Гарин: Недостаток был следующий: для аристократов главная проблема - это передача наследства. Сохранить семью, династию, свой клан, на этом построена вся жизнь. Люди и в средние века, вплоть до нашего времени аристократы, которые существуют еще сегодня, озабочены именно этим - сохранить свою семью, передать имущество по наследству. В средние века с этим была связана та опасность, что смертность была высокой, аристократы, это были военные, погибали на войне. Учтем эпидемии. В результате опасность была в том, что если у вас слишком мало детей, то они все умрут, династия пресечется. Если слишком много детей, то, поскольку имущество надо делить, можно обеднеть через одно-два поколения. Значит, важно было высчитать пропорцию. И вот эта чисто мирская задача приводила к тому, что пост епископа был очень важным для аристократов. То есть одного из сыновей аристократическая семья отдавала в епископы. Если все остальные умирали, то епископ мог вернуться в мирскую жизнь и наследовать чисто мирское имущество. К чему это приводило? Вот эта маленькая деталь средневековой жизни приводила к тому, что за назначением епископа стояли чисто клановые интересы, политические клановые интересы. То есть религиозность отступала на второй план и в каком-то смысле погружалась в болото клановых интересов. Поэтому со стороны церкви, особенно со стороны монашества, на Западе возник протест. Этот протест сосредотачивался в нескольких монастырях, основной из них это аббатство Клюни под Парижем. И вот это аббатство Клюни выдвинуло идею реформ. Вырвать религиозность, вырвать ее духовные измерения из лап мирской, политической, клановой, семейственной политики, сохранить духовное начало на том уровне, на каком оно должно быть. Из недр аббатства Клюни вышел один из знаменитых пап, Папа Григорий Седьмой. И в 1075-м году Григорий Седьмой предъявил ультиматум тогдашнему императору Генриху Четвертому. Цель этого ультиматума была очень простая. Ультиматум состоит из 28-ми пунктов, в котором черным по белому очень ясно утверждается, что только Папа может назначать епископов. Это означает, что император перестает быть сакральным лицом, как это было традиционно всегда. Всегда считалось, что император это сакральное лицо и что, конечно, по Ветхому завету существовать долго у власти без протекции Господа Бога невозможно. Поэтому император, собственно, вмешивается в церковное управление, часто разрешает, например, богословские споры, и считалось это в норме вещей. Но вот этот Папа на троне, на своем папском троне решил бросить вызов императору, и за этим вызовом следовало другое понятие права, права обычного права, обычного закона. Ирина Лагунина: Что это означало на практике в «средние века»? Александр Гарин: Это означало, что Папа является высшей инстанцией, когда дело идет о духовных вопросах, когда дело идет о церковных кадрах. И если император нарушает это постановление Папы Римского, то Папа Римский является высшим арбитром. Он может освободить граждан от клятвы. Папа считает себя той инстанцией, к которой можно обратиться как в суд. Если дело касается религиозных вопросов, если подданный считает, что император не прав, Папа берет на себя вот эту компетенцию. То есть это неслыханный, конечно, вызов. Если мы посмотрим на то, что было в Византии до того... Иногда патриархи и император византийский входили в конфликт друг с другом. Как правило, император выигрывал. Проблема в том, что внутри православной церкви, когда происходили Соборы и были конфликты, то очень часто сами православные монахи и духовные лица стремились получить протекцию императора, привлечь его на свою сторону. Поэтому практически часто император был судьей. Но, с другой стороны, известны и случаи, когда какой-нибудь патриарх в изгнании, тем не менее, возвращался назад с триумфом, а император терял свою позицию. Так что нельзя сказать, что положение патриарха было чисто сервильным, холопским, этого не было. Но, тем не менее, идеал Византии заключался в понятии симфонии, а император, конечно, считался сакральной личностью. Вот эта история передалась всему православному миру, и когда мы посмотрим на Россию, то мы видим ту же самую историю, конечно. При Иване Грозном патриарх решил выгнать его из храма, сказал: "Убийца, выйди из храма", и его тут же задушили. Вот это был единственны яркий момент, когда патриарх пытался выступить против царя, но проиграл. Собственно, и на Западе в нормальной ситуации Папа должен был бы, конечно, проиграть. Первая естественная реакция императора Генриха Четвертого была собрать епископов, которые его окружали, они немедленно подписали воззвание к Папе Римскому, объявили его низложенным, и в придачу Генрих Четвертый двинул войска через Альпы с тем, чтобы просто уже силой сделать то, что было сделано письменно. Случайно Сицилию в это время покорили норманны. Это была чистая оккупация, у них не было своей легитимации и они пошли на сделку с Папой Римским. Папа Римский предложил им легитимацию силой своего духовного авторитета, если они его защитят. Норманны защитили его, ограбив при этом Рим по своей дикости, но, тем не менее, Папа Римский сохранил свою самостоятельность. А как только Генрих Четвертый почувствовал, что не выигрывает, он немедленно оказался в тяжелом положении, поскольку позиция на Западе императора не была безусловной. Позиция императора была выборной, его выбирали короли, и короли немедленно заявили, что негоже отлученному от церкви, негоже ему быть императором христианского мира, поэтому они созвали собор в Ауксбурге, где его должны были переизбрать. В итоге у Генриха Четвертого не оставалось никакого выхода, кроме как стоять на коленях, это знаменитое каноссе, три дня, и молить прощение у Папы Римского. Папа Римский, как христианин, не мог его не простить. Генрих Четвертый сохранил свой пост императора. И вот волей политической судьбы Папа Римский добился своего: он стал ставить епископов. Ирина Лагунина: То есть это уже был пересмотр обычного права, обычного закона, кто доминирует в церкви? Александр Гарин: Основной смысл заключался в том, что церковью распоряжается церковное лицо, церковь обладает автономией от политической силы. У Папы не было дивизии, собственно армии, диацезы христианские были разбросаны по всей Европе. И для того, чтобы управлять подданными, а Папа уже мог управлять, он мог ставить епископов, был изобретен инструмент, которого до этого не было в мире. А именно - был изобретен инструмент систематического права. Он был выработан в первом университете, это Болонья, где кроме юридического существовал поначалу только медицинский факультет. И вот возникла новая каста юристов, людей, которые получили одно и то же образование, которые владели одним языком и общей терминологией. Постепенно возникли другие университеты по образцу Болоньи. И через некоторое время Европа наполнилась юристами, без которых ничего не решалось. Человек, который шел в юристы, это был так же, как сейчас на Западе амбициозный, элитарный монах (сегодня это просто, конечно, студент). Единственное, что дальше за ними оставался это выбор поста, кому хотят они служить. И вот настолько был высок авторитет церкви, настолько был низок в то время авторитет мирской власти, что лучшего ответа мирской власти в борьбе с церковью кроме как юридического не было. Поэтому некоторые юристы шли на службу императору, например, для того, чтобы отстоять уже независимость императора от Папы. Чем пользовались эти юристы? Эти юристы пользовались, конечно, кодексом Юстиниана, византийским кодексом. Этот византийский кодекс был заново открыт в Западной Европе. В восточно-римской империи он никогда никуда не исчезал, он все время существовал, а вот в западной части Римской империи он был открыт заново. И вот этот кодекс подчеркивал сакральность императора, подчеркивал примат императора, его возможность на основе Ветхого завета вмешиваться в церковные вопросы. И вот дальше история Европы до определенного времени, а именно до 16-го века, это история борьбы юристов между собой юридическими аргументами. Ирина Лагунина: Так чем уникально это право? Закон, кодекс, как таковой, был всегда. Александр Гарин: Мы знаем, что начало высокой культуры уже в Вавилонской империи связано с кодексом Хаммурапи, мы знаем кодексы законов в Египте. Но слово кодекс состояло из перечисления законов, в котором, конечно, и фараон, и царь, и высшее политическое лицо сохраняло свою окончательную абсолютную харизму и никогда само не подпадало под закон. Что уникальное мы видим в Западной Европе, начиная с 1075-го года? Инструментом преобразования жизни стало право. Что было нового в этом праве? Наивные римские юристы верили в то, что они могут соединить принципы Евангелия, систематическое логическое мышление на основе силлогизмов Аристотеля и римское право, которое как раз к этому времени было вновь открыто, на основе кодекса Юстиниана. Они верил, что могут все это привести в непротиворечивую, гармоническую систему, которая бы преобразовывала жизнь, которая должна была бы подчиняться жизни. Насколько это различно с традиционным взглядом, который существовал в Риме и потом сохранялся в Византийской империи? Кодекс Юстиниана не является непротиворечивым, он не ставит целью отсутствие противоречий. Римские юристы полагали, что жизнь настолько сложна, что внести туда какую-то непротиворечивость невозможно. Собственно, зачем? В Риме был всегда император, и в Византии всегда был император, и если есть одно доминирующее политическое лицо, оно всегда может помочь и сказать, который из противоречащих друг другу законов действуют, а какой - не действуют. Вот этот маленький принцип - отсутствие противоречий, конечно, приводил к тому, что вся юридическая система оказалась зависимой целиком и полностью от политического лица на самом высоком уровне. В 1075-м году, начиная с 1075-го года вот эти монахи-юристы, которые, наивно думая, что это возможно, создали такой кодекс. Не политическое лицо, то есть не примат силы, а примат права должен доминировать. И этот примат права должен исходить из благородных аксиом. Сегодня мы видим, что это то, что достоинство каждого человека должно быть уважено. Почему? Потому что достоинство и высокого политика, и самого полуграмотного человека, человека, который не может выбрать как следует, куда ткнуть и как ткнуть, одинаково с точки зрения аксиом, тех аксиом, которые легли в основу права. Вот эта революция была сделана на западе в 1075 году. Часть 2 >>> Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
