Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
16.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[15-12-05]
Научные и технологические парки. Опыт мира и будущее России; "Русская Анна Франк" - по-русски и по-немецки; Правозащитные организации Беларуси продолжают работать; Американский Белинский. История критика Эдмунда УилсонаВедущий Ефим Фиштейн Ирина Лагунина: Сегодня на заседании правительства был предварительно одобрен проект стратегии развития российской науки и инноваций до 2010-го года. Одним из направлений станет создание в стране особых технологических или научных парков, где, как и во многих странах мира, создаются особые условия для становления и развития компаний, разрабатывающих новейшие технологии. Тему продолжит Сергей Сенинский... Сергей Сенинский: Первым в мире технопарком обычно называют тот, который был создан в начале 50-ых годов прошлого века в Калифорнии - при Стэнфордском университете. Но начинался он еще раньше. Профессор Фредерик Терман был одним из тех, кто пытался удержать в регионе выпускников местных университетов, которые тогда в поисках работы уезжали в восточные штаты. Так и возникла идея строительства на территории университета новых помещений, которые - на льготных условиях - сдавались бы в аренду открывающим собственный бизнес технологам. Многие их разработки финансировали сторонние инвесторы, а крупнейшим заказчиком оказалось Министерство обороны. В конечном счете из этой идеи возникли не только известные потом компании - например, HewlettPackard, основанная в 1939 году двумя выпускниками Стэнфордского университета, но - и целый технологический регион, получивший позже название "Кремниевая долина"... В Европе первые технопарки были открыты в начале 70-ых в Великобритании. Здесь их принято называть "научными" парками, которые ныне объединены в ассоциацию. Говорит менеджер этой ассоциации по развитию бизнеса Роз Бёрд, к которой обратилась наш корреспондент в Лондоне Елена Воронцова: Роз Бёрд: Для поддержания работы научных парков в Великобритании все чаще привлекают инвесторов. Университеты, которые в прошлом могли полностью распоряжаться создаваемыми при них научными парками, были вынуждены искать партнеров, готовых финансировать развитие этих комплексов. В том числе - из местных властей. И теперь британские научные парки принадлежат, как правило, группам учредителей, среди которых, скажем, местный университет, фонд регионального развития и некая частная компания. Сергей Сенинский: Причем вновь оказывается востребованной идея "пионеров" технопарков... Роз Бёрд: Если раньше университеты создавали при себе научные парки, ориентируясь на инновационные работы своих же выпускников, желающих начать собственный бизнес, то теперь денег на закупку оборудования и строительство новых зданий у них явно не хватает. Зато у них есть свободные земельные участки, на которых эти здания можно построить. И такое строительство - оказывается весьма выгодным частным инвесторам - ведь потом они будут получать прибыль от использования построенного на их деньги здания... Сергей Сенинский: Концепция "технограда", разработанная в Советском Союзе, в частности, для Академгородка в Новосибирске, или технопарков, открытых в России ранее, и концепция "технопарка", обсуждаемая сегодня... В чем принципиальное различие между ними? Говорит заместитель председателя Сибирского отделения российской Академии наук академик Геннадий Кулипанов, к которому обратился наш автор в Новосибирске Кирилл Маковский: Геннадий Кулипанов: В Новосибирске, вначале на одной из площадок в городе, а затем на площадке в Академгородке, был создан технопарк Новосибирска. Он до сих пор функционирует. И он сыграл положительную роль в формировании и в росте количества малых предприятий в Новосибирске. Однако действительно есть принципиальные отличия между тем, что есть и то, что сейчас обсуждается. Вот второй технопарк базироваться будет на исследовательских институтах Академгородка, университетах, либо учебных институтах. "Старый" технопарк, он практически не развивал наукоемкие технологии, он развивал малые фирмы. А сейчас мы обсуждаем создание того, что на Западе называется "сайнс-парк" - научный парк, который обязательно базируется либо на университетах, либо на исследовательских лабораториях. Сергей Сенинский: В странах Центральной и Восточной Европы технопарки начали появляться 15-20 лет назад. Говорит один из руководителей технопарка в польском Вроцлаве Гржэгож Громада, к которому обратился наш корреспондент в Варшаве Алексей Дзикавицкий: Гржэгож Громада: В условиях Польши наиболее эффективной оказалось модель большого совместного предприятия, создаваемого группой партнеров - университетами, банками и производственными компаниями. Так, к примеру, организован наш технологический парк, во Вроцлаве. Это - акционерное общество, акционерами которого являются три ведущих вроцлавских университета, коммерческий банк и промышленные компании. Ведь главная цель технологического парка - создать условия для коммерциализации технологий. Упрощенно это работает так: сотрудники университета создают фирму, банк финансирует её деятельность, а научные разработки претворяются в жизнь коммерческими предприятиями, работающими в технопарке. Такое сотрудничество имеет большое значение... Сергей Сенинский: Создаются ли в составе технопарков так называемые "инкубаторы", то есть некие подразделения, существующие для "выращивания" некоего инновационного бизнеса буквально "с нуля"? Гржэгож Громада: В Польше в большинстве случаев технологические инкубаторы являются составной частью технологических парков. Сергей Сенинский: Роз Бёрд, менеджер Ассоциации научных парков Великобритании по развитию бизнеса. Роз Бёрд: Практически при каждом научном парке есть такие инкубаторы. Хотя профиль создаваемых в них компаний может и не совпадать с профилем самого парка. Многие научные парки в Англии предлагают молодым компаниям и так называемую "до-инкубаторскую" поддержку. Они могут, например, на весьма льготных условиях пользоваться лабораториями и оборудованием, принадлежащими парку. Однако через несколько лет такая фирма, если её идея оказывается успешной, должна переехать из инкубатора в другое здание на территории научного парка и пользоваться им уже на иных условиях. В среднем на это уходит от 2-ух до 5-ти лет - от идеи и изобретения до разработки готового продукта и создания полноценного бизнес-плана для привлечения инвесторов... Сергей Сенинский: На ваш взгляд, где должна начинаться и где - заканчиваться помощь государства в развитии технопарков? Геннадий Кулипанов: Помощь государства должна быть, в первую очередь, в развитии инфраструктуры "сайнс-парка", в создании начальных условий, которые способствовали бы зарождению и развитию компаний, создающих эти наукоемкие технологии. Конечно, многие компании не отказались бы и от налоговых и таможенных льгот, но это - совсем необязательная вещь. Вот инфраструктуру всю, конечно, государство должно построить. Мы можем найти некие фирмы, которые построят здание, но чтобы аренда этих зданий была дешевой, вся инфраструктура должна быть за счет государства создана. Земля должна быть передана практически бесплатно, тогда кто-то может построить здание и сдавать эти здания в аренду на очень льготных условиях. Гржэгож Громада: В большинстве случаев в создании технологических парков в Польше активно участвуют органы местного самоуправления, которые у нас весьма самостоятельны. Они могут, скажем, освободить весь парк от части местных налогов - например, от платы за землю. Такая помощь очень важна... Что же касается государственного уровня, то здесь речь идет в основном о прямой финансовой поддержке компаний, которые работают в технологических парках... Сергей Сенинский: В Великобритании, как мы слышали, местные власти обычно становятся одним из учредителей научных парков... Роз Бёрд: Со стороны государства мы бы хотели большего понимания роли, которую научные парки играют в экономике страны. При нашем общении со многими представителями власти заметно отсутствие стремления чиновников взглянуть на проблему "вблизи". Гораздо более заинтересованный диалог ведется на уровне регионов, но там возможности администрации ограничены решениями, принятыми "наверху". Тем не менее, для вновь создаваемых в научных парках компаний существует специальная схема гарантий. Часть неизбежных рисков теперь берет на себя государство - оно обязуется, в случае возникновения у такой компании финансовых проблем, вернуть банку до половины суммы кредита, который он ранее ей предоставил. Такая практика возникла в Великобритании примерно полтора года назад, но вскоре получит широкое распространение... Сергей Сенинский: В Соединенных Штатах, в отличие от первых десятилетий существования научных парков, сегодня в их тематике доминируют уже не информационные технологии, а разработки по медицине и биотехнологиям. А - в Великобритании? Роз Бёрд: В Великобритании по-прежнему высок спрос на лабораторные исследования. Соответственно, и лабораторий в научных парках открывается все больше. В последние два года здесь появилось множество новых инкубаторов для разработки биотехнологий. Но - не только. В Оксфорде, например, научный парк специализируется на разработках в области нанофизики. А в городе Харвелл огромный научный парк занят европейским проектом в области физики малых частиц. Конечно, если научный парк создается как узкопрофильный - как, например, "Био-Сити" в Ноттингеме, им легче управлять. Но при этом он должен иметь возможность быстро перестроиться. Скажем, многие научные парки, которые ориентировались на биотехнологии, вынуждены искать иные источники финансирования, так как на рынке нет пока достаточного спроса на биотехнологические разработки. Впрочем, картина может и измениться вскоре... Гржэгож Громада: По-моему, в Польше прежде всего будут развиваться в крупнейших академических центрах, которых в Польше примерно десять. Это - большие города с университетами и академиями. Постепенно будет становиться все более отчетливой специализация каждого технопарка. Пока все они начинают примерно с одного - электроника и биотехнологии, но со временем будут специализироваться каждый в своей отрасли... Сергей Сенинский: Какие направления разработок могут стать доминирующими в российских технопарках в ближайшие годы? Допустим, что все законодательные проблемы будут решены... Геннадий Кулипанов: Информационные технологии, чем они хороши? Там нужны только офисы, компьютеры - и все. Производство не нужно. Если у тебя есть заказ, то поток денег может быть большим. Но одно условие - заказчик должен быть. Пример индийского Бангалора - этот центр информационных технологий был организован, и ему одновременно Министерство обороны США предоставило заказ, если не ошибаюсь, сразу на 10 миллиардов долларов. Получить такой заказ на наши центры, я думаю, в данное время проблематично. А вот для биотехнологий, фармацевтики, медицины такой рынок есть - и внутри страны, и за рубежом. Поэтому биомедицинское направление является более вероятным - по объему валового продукта, который может быть получен. "Русская Анна Франк" - по-русски и по-немецки. Ирина Лагунина: В канун 126 годовщины со дня рождения Сталина в Германии по-немецки опубликован дневник русской девочки 30-х годов прошлого века, тайно мечтавшей убить этого кремлевского властителя, чей образ в массовом сознании россиян ныне заново окрашивается в пастельные тона. Об этой книге и разнице в восприятии прошлого в России и за ее рубежами мой коллега Владимир Тольц. Владимир Тольц: Впервые изданный в России в 2003 году крошечным тиражом дневник советской школьницы 30-х годов прошлого века Нины Луговской теперь уже переведен и напечатан более чем в 20 странах. Ей было 13 с небольшим, когда она начала вести этот тайный дневник, и 18, когда ее за написанное в нем арестовали. Разыскавшая в Госархиве Российской Федерации дневник Нины и подготовившая его к изданию сотрудница "Мемориала" Ирина Осипова рассказывает мне: Ирина Осипова: Первое издание было 500 экземпляров. Там нет лагерей, там совсем другое - там обстановка 32-37 года с точки зрения девочки, ее восприятие всех событий. Владимир Тольц: О чем пишут в своих тайных дневниках 13-ти - 15-тилетние девочки "всех времен и народов"? - Известно о чем: о мальчиках, об отношениях полов, о любви (часто скрываемой и неразделенной), о собственном взрослении, о порой охватывающей их тоске (с заезженными поэтическими цитатами - "И скучно, и грустно", а иногда и с рассуждениями о самоубийстве - "Жизнь - это пустая и глупая шутка", "Опять вспомнила об опиуме и смерти" - это все примеры из дневника Нины Луговской). А еще пишут про окружающую повседневность. И если эта повседневность приходится, как у Нины, на 1932-37 годы, если у автора дневника, как у Нины, арестовывают отца, а умная дочь-школьница пытается ответить себе на извечные русские вопросы "кто виноват?" и "что делать?", то в эти описания неизменно вторгается так называемая "политика" (на самом деле, детские рассуждения о ней) - то, за что в конце-концов и сажают следом за отцом-эсером в 37м и мать, и сестер, и саму Нину. Возненавидевшую советскую власть и покорный ей народ советскую девочку, (о нем она напишет: "признающий только жратву и подачки, не знающий ни чести, ни гордости") обвинили в намерении совершить "террористическое покушение на тов. Сталина". "Доказательства" вины следователи наши в дневнике: почему, - записала в нем Нина, - "мы должны слушать всякую сволочь (...) и благоговеть перед Сталиным", "подлым грузином, калечащим Русь"? - "Убить его как можно скорее". Как учили ее в школе, она благоговела перед террористами-народовольцами. Да только вывод из этого в дневнике делался нешкольный: обвиненный в убийстве Кирова Леонид Николаев - "лучше всех вместе взятых так называемых вождей рабочего класса". И следователи старательно подчеркивали все это и многое другое красным карандашом. Издатель дневника и его английского перевода Наталья Перова рассказывает: Наталья Петрова: Когда отец был арестован, видимо, случайно кто-то из следователей открыл этот дневник, начал его читать, счел его абсолютно антисоветским и начал подчеркивать красным карандашом те места, которые они сочли инкриминирующими. То есть эти невинные мысли, если она писала, что я такая некрасивая, я должна покончить с собой, меня никто не любит - это они сочли антисоветским. Потому что: как же так, она несчастлива жить в советской стране? Но там таких чисто антисоветских вещей вообще очень мало. Например, она говорит, что "я готова убить его (имея в виду Сталина), который отнял у меня папу", - это когда первый раз его арестовали. Но это же ребенок говорит, ей 13 лет, она лишилась папы, сразу в доме наступила нищета. Сразу в дом вторглась советская машина, в эту семью и сразу все нарушилось. Но она это говорила в своем личном дневнике. И когда листаешь эту книгу и видишь эти подчеркнутые места, вы знаете, мурашки по спине. Владимир Тольц: На иностранного читателя откровения советской школьницы 30-х годов неизменно производят именно такое ошеломляющее впечатление. Уже расхожий образ - "русская Анна Франк". Именно об этом писали свои сочинения все школьники Милана. Именно это и в последней рецензии в ЗДЦ: "Теперь у большевиков есть своя Анна Франк". - Так, да не так: нет теперь большевиков! А бывшим большевикам, перекрасившимся ныне в патриотов, государственников, либералов, демократов, националистов, как впрочем, и основной традиционно беспартийной массе российских читателей и Анна Франк, и ее русский "аналог" - до фонаря! Напечатанную по-русски тысячу экземпляров Дневника Нины Луговской до сих пор распродать не могут. На чем основан этот контраст между западным интересом и российской индифферентностью к дневнику Нины? - спрашиваю я у немецкого историка Яна Плампера. Ян Плампер: Я думаю, что на Западе эта книга вызвала большой интерес, во-первых, потому что никто не ожидал, что хранится такое количество дневников в архивах. Казалось, что при Сталине невозможно вести дневник, то есть частной сферы не должно быть по теориям тоталитаризма. Во-вторых, я думаю, что у многих есть коллективная "плохая совесть". Мучает совесть особенно левых интеллектуалов. И конечно, когда появляются такие книги, то это соприкасается с этой "плохой совестью". А почему в России эта книга не вызывает интереса? Во-первых, ГУЛАГ и опыт репрессий не является очень важной частью, российской идентичностью сегодняшней. Во-вторых, идет несколько лет, особенно при Путине, реставрации советского режима или определенных частей. И таким образом, такая книга не может никого интересовать в России. Владимир Тольц: Своими соображениями о причинах безвестности в России дневника "Русской Анны Франк" - Нины Луговской поделился со мной и российский социолог и культуролог Борис Дубин. Борис Дубин: Есть причины более общие, связанные с тем, как складывается ситуация в России, в частности, роль того слоя, который стоит за этой книгой. Ведь у нее предисловие Улицкой, ее подготовили при большой поддержке "Мемориала", и тем не менее, серьезного внимания к книге нет. Во-первых, она о сталинской эпохе. Эта ситуация для массового сознания в России сегодня, да и не только массового, во многом и сознания таких более интеллектуальных, образованных кругов, ситуация травматическая, а травмы сегодняшние россияне всячески избегают. Вместе с тем, и это другая сторона проблемы, видимо, все эти обстоятельства, разворачивающиеся вокруг книги, не дающие ей читательской судьбы, показывают, увы, какова сила, какова возможность сегодня собственно интеллектуальных слоев, поддерживающих, как говорили в начале перестройки, демократизацию общества и стремящихся все-таки выработать какой-то иммунитет общественный по отношению к сталинскому террору, к тоталитаризму и авторитарному руководству странно, включая нынешнюю российскую ситуацию. И неслучайно фигура Сталина так обеляется сегодня в пропаганде, так она выглядит в массовом сознании. И я как социолог это просто знаю. Мы видим, насколько в общественном сознании сталинская фигура просветлела. Просветлела, конечно, во многом в связи с мифом о центральном событии 20 века - победе в войне. Не самой войне, а именно этой ее героической победе и Сталине в белом кителе, который спускается на самолете в тот самый Берлин. Все это вместе, и это третье обстоятельство, еще более печальное, это как бы плата за то, что реально в стране сегодня нет того авторитетного меньшинства, которое могло бы поддержать значимость этой книги и показать, объяснить эту значимость более широкому читателю. Цена за отсутствие меньшинства - отсутствие большинства. На самом деле никакого большинства нет, а есть полуразмазанная масса, к сожалению, слишком готовая опять подчиняться выдуманному вождю. И это, конечно, обстоятельство невеселое. Подводя итоги 2005 года, об этом приходится говорить с полным знанием дела. Ситуация уже не неопределенная, какой она была 5-7, более лет назад, в последние годы Ельцина и в первые годы Путина. И эта небольшая книга один из проявителей, что ли, ее судьба - один из проявителей нынешней эпохи, нынешней России. Владимир Тольц: Автор книги-проявителя нынешней ситуации в России, книги, заставившей содрогнуться читающую Европу и равнодушно пропущенной россиянами, Нина Сергеевна Луговская скончалась 12 лет назад во Владимире. Оттянув свой лагерный срок, она стала театральным художником. Дневников "русская Анна Франк" больше никогда не писала... Как работают белорусские правозащитники. Ирина Лагунина: Минская милиция решила улучшить свой образ в глазах горожан, сообщает немецкое информационное агентство ДПА. В новогоднюю ночь милиционеры сменят мундиры на костюмы Деда Мороза и Снегурочки и будут ходить по домам с подарками. Подарки достанутся тем, кто правильно ответит на три вопроса. Трудно сказать, обрадуют ли эти посещения минчан. На фоне принятых парламентом новых законов, ограничивающих свободу слова и контакты белорусских общественных организаций с западными, эта инициатива минской милиции для многих выглядит устрашающей. Но правозащитные организации в Беларуси продолжают существовать. И об одной из них рассказывает Людмила Алексеева. Людмила Алексеева: Сегодня я познакомлю вас с минчанином Дмитрием Маркушевским. Этот молодой человек является пресс-секретарем Белорусского Хельсинского комитета, очень известной в Белоруссии и не только в Белоруссии правозащитной организации. Первого ноября нынешнего года Белорусский Хельсинкский комитет отмечал свое 10-летие. Как вы отметили этот замечательный день, Дмитрий? Дмитрий Маркушевский: На поздравлять пришли наши коллеги. Почти все они представляют закрытые организации правозащитные в Белоруссии, но продолжают свою деятельность. Людмила Алексеева: Что значит закрытые? Дмитрий Маркушевский: Закрытые - это значит ликвидированные по искам Министерства юстиции, ликвидированные судом. По сути Белорусский Хельсинкский комитет остался единственной в стране республиканского масштаба правозащитной организацией, действующей легально до сих пор. Людмила Алексеева: Вас не закрыли? Дмитрий Маркушевский: Не закрыли, хотя угроза закрытия почти постоянно висит над Хельсинкским комитетом последние где-то пять лет. Обвиняют комитет в том, что отсутствуют на бланке кавычки, в которые якобы должны быть взяты слова Белорусский Хельсинкский комитет. Или самое последнее обвинение - это в якобы уклонении от уплаты налогов по программе Европейского союза по технической помощи странам СНГ ТАСИС. По международным договоренностям между правительством Белоруссией и Европейским союзом, средства в рамках этой программы освобождаются от налогов и таможенных сборов. Однако Министерство по налогам и сборам Белоруссии так не считает, они считают, что такая международная договоренность не должна действовать напрямую. Людмила Алексеева: А чем Хельсинкский комитет раздражает власти? Дмитрий Маркушевский: Я думаю, что неспроста это преследование и это давление оказывается на комитет. Скорее всего это потому, что доклады, которые публикует комитет на основании деятельности наших региональных представительств, а их до последнего времени у нас было в 12 крупных городах и около 70 мелких представительств, те исследования, которые они ведут, они ложатся в основу наших докладов о соблюдении прав человека в Белоруссии, о том, как проходят избирательные кампании, выборы, например, последние парламентские. Вот эти наши доклады кладутся в основу докладов международных организаций, таких как ОБСЕ, они берутся в основу докладов или мнений иностранных государств и дипломатических представительств. И думаю те нелестные оценки, которые высказывала, например, в последнее время комиссия ООН по правам человека, тоже во многом базировались на фактах, которые предоставлял туда Белорусский Хельсинкский комитет. Людмила Алексеева: Насчет выборов: вы проводите мониторинг выборов или как вы оценки эти делаете? Дмитрий Маркушевский: Именно мониторинг мы проводим. И пытаемся довольно широкий вести мониторинг выборов. Мы сотрудничаем со всеми другими людьми и организациями, которые заинтересованы в том, чтобы выборы проходили честно. Самым большим нашим достижением было мобилизовать в сотрудничестве с правозащитными организациями около 16 тысяч наблюдателей во время последних президентских выборов в Белоруссии. И вот те материалы, которые собрали наши наблюдатели, позволили нам подать обоснованный иск, сначала заявление в Центризбирком, а потом в Верховный суд Белоруссии тысячестраничный иск об отмене выборов. Людмила Алексеева: Чем это кончилось? Дмитрий Маркушевский: К сожалению, это кончилось тем, что Центральная комиссия рассмотрела эту тысячу страниц в течение 15 минут, ничего по сути не рассматривая, и отклонила жалобу, а Верховный суд сказал, что нам такие жалобы неподсудны. Людмила Алексеева: С выборами понятно. А вот, я знаю, в Белоруссии оппозиционные партии объединились. Белорусский комитет каким-то образом сотрудничает с этими партиями или у вас есть разделение между неполитическими организациями и политическими партиями? Дмитрий Маркушевский: Хельсинкский комитет представляет собой общественную правозащитную неполитическую организацию, и мы стараемся, и не только стараемся, а придерживаемся этой нашей позиции на протяжении всей нашей деятельности. Но это не значит, что мы далеки от политики. Нам близки гражданские политические права, именно в этом смысле мы сотрудничаем с политическими партиями, которые в своих программных заявлениях высказывают намерение улучшать ситуацию с правами человека, защищать права и свободы. Людмила Алексеева: Но, наверное, и президент в своих выступлениях говорит, что он готов защищать права человека. Дмитрий Маркушевский: К сожалению, в программных выступлениях руководства страны мы слышим другое - об усилении, ужесточении, но никак не либерализации и защите прав человека. Людмила Алексеева: Тем не менее, за 10 лет вам удалось немало сделать. Дмитрий Маркушевский: За 10 лет у нас огромный опыт правозащитной деятельности. Это и правовая помощь жертвам нарушений прав человека, это прецедентные случаи, прецедентные дела в судах, когда мы меняли целую практику. Это и огромные исследования конкретных проблем прав человека по конкретным направлениям, участие в громких делах и так называемых рядовых, обычных граждан. Во время празднования нашего 10-летия, которое проходило в узком кругу наших коллег, наших почетных членов и журналистов, мы показали все те доклады и публикации, которые были изданы Хельсинкским комитетом за 10 лет. Правозащитный журнал "Человек", он официально зарегистрирован и выходит в Белоруссии, издается Хельсинкским комитетом, он занял почетное место среди публикаций, и мы сказали, что вот "Человек", которым мы гордимся. Людмила Алексеева: Но и грустная нотка звучала? Дмитрий Маркушевский: Грустная нотка - это то, что в день своего 10-летия Белорусский Хельсинкский комитет должен думать о том, как ему жить или выжить дальше. Будет рассматриваться скоро все то же дело о налогах в рамках программы ТАСИС. Это дело мы уже выиграли в суде, включая Высший хозяйственный суд Белоруссии, и решение вступило в законную силу немножко более года назад. Однако, на наш взгляд, в нарушение всех процессуальных норм заместитель председателя этого Высшего хозяйственного суда сейчас принес протест на первоначальное решение, и его подчиненные будут рассматривать этот протест. И у нас очень большие опасения насчет окончательного решения. Людмила Алексеева: ТАСИС - это программа Европейского союза. Помогают ли вам ваши грантодатели? Они как-то вас поддерживают? Дмитрий Маркушевский: Европейский союз - это один из главных наших партнеров в поддержке свободы и демократии в Белоруссии и развитии прав человека. Но также нам помогают другие коммерческие и некоммерческие организации, прежде всего иностранные. Потому что на местных бизнесменов, предпринимателей и других, кто может поддержать развитие гражданского общества, немедленно оказывается давление налоговых и других органов. Людмила Алексеева: Вы думаете, если бы такого давления не было, то вы нашли бы спонсоров внутри страны? Дмитрий Маркушевский: Безусловно. Потому что к нам обращаются как потерпевшие, например, от активного участия в политической жизни, так и абсолютно далекие от политики, как пенсионеры, так и бизнесмены. И я думаю, что каждый из них был бы рад, особенно когда мы оказываем реальную помощь, если не благодарить нас, то сделать возможным то, чтобы мы оказывали такую помощь и другим. Людмила Алексеева: Относительно международных организаций я имела виду не только финансовую помощь. Они что-то могут сделать вам в поддержку в белорусских условиях или они бессильны как-то повлиять на позицию ваших властей в области прав человека и в отношении к правозащитным организациям? Дмитрий Маркушевский: Я думаю, что во многом благодаря большой поддержке как со стороны Международной Хельсинской федерации, так и Европейского союза, Соединенных Штатов Америки - это были и прямые обращения к правительству Белоруссии, и открытые заявления, во многом благодаря этому, а также нашей правовой позиции мы выиграли дело по налогам в рамках программы ТАСИС. То, что сейчас принес протест, мы считаем, само принесение протеста незаконным, мы опять взываем к помощи, к поддержке мирового сообщества. Людмила Алексеева: Слушая Дмитрия Маркушевского, как отмечал свое 10-летие Белорусский Хельсинкский комитет, я невольно думала о том, как будет чувствовать себя в свой 30-летний юбилей Московская Хельсинкская группа. Ведь ситуация с правами человека в России стремительно приближается к белорусской модели. Американский Белинский. История критика Эдмунда Уилсона. Ирина Лагунина: В отличие от большинства литературных критиков, знаменитый американский критик Эдмунд Уилсон был ценим и порой даже любим писателями и поэтами своего времени. Он оказывал всяческую поддержку молодому Эрнсту Хемингуэю, был верным другом и наставником Скотта Фитцджеральда, пропагандировал Дос Пассоса, много лет дружил и переписывался с Владимиром Набоковым. В течение многих десятилетий он стоял в центре американской культурной жизни. Об американском Белинском рассказывает Марина Ефимова. Марина Ефимова: Художник ненавидит критика по определению. Вы помните, что сделал Булгаков с критиком Латунским в романе "Мастер и Маргарита"? Он позволил Маргарите разгромить его московскую квартиру. В фильме "Восемь с половиной" Феллини режиссер, которого играет Мастрояни, сладострастно представляет себе, как его подручные вешают кинокритика под потолком кинозала. Лев Толстой поносил эстетствующих немецких критиков. Правда, главным образом за то, что они восславили такого безрелигиозного писателя, как Шекспир. Эдмунд Уилсон был счастливее остальных критиков. Он заслужил уважение и любовь лучших писателей своего времени. Несмотря на многие свои странности. Например, такую. Диктор: Я не признаю цитирования в критических статьях. Особенно когда поэт или писатель выступают в роли критика. И вот почему. Читатель, читая эпос, поэму или пьесу, может схватить квинтэссенцию вещи, весь ее дух, ее целостность. Но если он узнает об этой вещи из работы писателя-критика, приводящего полюбившееся ему цитаты, то у него создается представление, скажем, о "Божественной Комедии", такой неразрывной, так восхитительно скомпонованной, как о поэме, заметно похожей на произведения того писателя, который о ней пишет. Марина Ефимова: Это цитата их эссе Уилсона "Умирает ли рифма?". И надеюсь, что этот замечательный американский критик не возражал против использования цитат в биографических очерках. Если бы мне понадобилось описать Эдмунда Уилсона одной строчкой, я бы сказала, что он американский Белинский. Только жил на сто лет позже и на тридцать лет дольше, чем русский критик. Уилсон родился в 1895-м и умер в 1972-м. Современный американский писатель Колм Тойбин пишет о нем. Диктор: Его популярность была такой, какая в наше время вообще не достижима для критика. Его главный дар - почти безошибочный литературный вкус. Его сила - абсолютная независимость суждений. Поэтому он мог, один из немногих, писать о новых произведениях бесстрашно, остро и серьезно. Эдмунд Уилсон стал первооткрывателем чуть ли не всех новых талантов своего времени. Марина Ефимова: Это Уилсон отметил джойсовского "Улисса" в 22 году и "Бесплодную землю" Т. С. Эллиота. Это он первым в 24-м году писал о ранних работах Хемингуэя как о значительном явлении в американской прозе. Недаром Хемингуэй говорил: "Уилсон - единственный критик Америки достойный уважения". А молодой тогда поэт Оден признавался, что пишет для одного Уилсона. "Кто решает, какое современное произведение хорошая литература, а какое плохая, - спрашивает Уилсон в эссе "Историческая интерпретация литературы", - издатели решают, профессора литературы, критики? Кто она, эта элита, создающая репутацию писателей?". И сам отвечает. Диктор: Одно могу сказать: этих людей никто не выбирает и не назначает. Но разно или поздно все принимают власть их выбора. Самозванцы могут на время побеждать их, но не надолго. Истинную элиту вы найдете вовсе не обязательно среди редакторов или профессоров, которые часто совершенно не понимают и не чувствуют предмета, с которым имеют дело, а наоборот, среди читателей любых классов и профессий. Случается, что первоклассный писатель, не узнанный или вышедший из моды у чиновников от литературы, находит поддержку у понимающих читателей. Марина Ефимова: Профессор Луис Дабни, автор новой, только что вышедшей биографии Уилсона, которую он назвал "Жизнь в литературе", встречался с Уилсоном в 1971 году незадолго до смерти. Профессор Дабни, какое у Вас осталось впечатление от встречи с Уилсоном? Луис Дабни: Не скажу, что он был добр ко мне. Я несколько дней прожил у него в доме и, однажды, посреди ночи, мы встретились в коридоре по дороге в уборную. Он остановился и ворчливо сказал: "Вам бы надо писать свои собственные эссе, а не аннотировать мои". Он больше всего ценил творчество. Для него создание одного, короткого, но подлинно художественно художественного стихотворения было выше всех критических и литературоведческих работ. Он сам хотел быть писателем, но вместо этого стал, как сказал о нем Скотт Фицжералд, "воплощением литературной совести эпохи". Марина Ефимова: Личная жизнь Эдмунда Уилсона была странной. До 25 лет он был девственником. Он шутил: "Моя мама - самая симпатичная девочка, которую я знаю". Однако после потери невинности с прелестной поэтессой Эдной Миллей, Уилсон стал знаменит своим сладострастием не меньше, чем своим талантом. Одних жен у него было четыре и не считано возлюбленных и партнерш. Об этой эротической ипостаси Уилсона Колм Тойбин пишет. Диктор: Страстная любовь Уилсона к языку, к элегантности текста, к знаниям, к идеям, имеет ту же природу, что и его безудержная страсть к женщинам, к наслаждениям, к безрассудствам. То есть, к жизни. Марина Ефимова: В юности Эдмунд Уилсон был членом блистательной группы принстонских эстетов, включавшей Скота Фицжералда и поэта Джона Бишопа. Он был таким рафинированным, таким образованным юношей, что рядом с ним те же Бишоп и Фицжералд казались неучами. Диктор: В одном из писем к Уилсону 20-летний Фицжералд пишет: "Я хочу быть лучшим писателем своего времени. А ты разве нет?". И Уилсон отвечает: "Я - нет. Потому что читаю Платона и Данте. А ты все еще Уэллса, Суинборна и Фенимора Купера". Марина Ефимова: Стоит упомянуть, что и Платона, и Данте, и Толстого, и Достоевского Уилсон читал в оригиналах. Потому что в совершенстве знал древнегреческий, латынь и четыре европейских языка, включая русский. Однако после опыта первой мировой войны, которую он прошел санитаром, и в хаосе начавшейся депрессии, Уилсон не только вышел из "Башни слоновой кости", но стал хроникером народных бедствий той поры, борцом за социальную справедливость. И как многие интеллигенты его времени, он возлагал надежды на российский коммунизм. Возможно, именно эта заинтересованность в социальных проблемах своего времени определила уникальный стиль критики Эдмунда Уилсона, о котором профессор Дабни. Луис Дабни: Уилсон считал, что среднеобразованный читатель способен прочесть и Пруста, и джойсовского "Улисса", если соответствующим образом представить их читателю. И что общий уровень культуры поднимется, если этот средний читатель научится воспринимать новые течения в литературе. Например, модернистов. Поэтому он писал в расчете не на академическую публику, а на образованного читателя. И его не волновала реакция ученых экспертов. Уилсон был абсолютно свободным художником. Марина Ефимова: Вот, например, как ненаучно описывает Уилсон свои ощущения от литературного мастерства Шервуда Андерсена. Он пишет: "Словно руки, ощупывающие внутренние органы жизни. Руки деликатные и чистые, но безжалостные в своем исследовании". Специфику литературоведения Эдмунда Уилсона описывает и другая участница нашей передачи, преподаватель американской литературы в университете Таусен Диана Шарпер. Диана Шарпер: Он был великим популяризатором. Он мог взять сложнейшую спорную тему и изложить ее так ясно, что она становилась понятна и интересна любому начитанному человеку. Например, поэтика Т. С. Элиота или концепция Набокова - тонкие вещи. При этом Уилсон был фантастическим стилистом. Я помню, что, прочитав его впервые, я была абсолютно покорена его критическими эссе. Это такое искусство прочесть литературное произведение и определить словами, как и почему оно действует на читателя. Причем так, что ты сразу чувствуешь точность и проницательность этого определения. Он мастер. Марина Ефимова: Уже будучи известным критиком, Уилсон заболел тяжелой болезнью - любовью к России. Изучая русских классиков, Уилсон обнаружил принципиальную близость между ними и американскими писателями. В одной из книг о России - "К Финляндскому вокалу" - он пишет. Диктор: Русские писатели были пойманы в ловушку между влиянием Европы и зовом своих бескрайних пространств. Как и мы, американцы, они возвращались из Европы к своей провинциальной цивилизации, сражавшейся за жизнь среди прерий, диких рек и лесов и приносили ей книги, знания и манеры. Марина Ефимова: Но в поисках родства между Америкой и Россией Уилсон сделал серьезную ошибку. О ней профессор Дабни. Луис Дабни: Уилсон, конечно, преувеличивал сходство России и Америки, автоматически перенося сходство их культурных феноменов на их социальное и политическое развитие. Он поехал в Россию в 35 году, накануне большого террора, практически ничего не зная о том, что там происходит. Он ехал не в СССР, а в Россию. Марина Ефимова: И приехав, позволил себе любить и восхищаться. "Смотрел вместе с Дмитрием Шостаковичем "Пиковую даму" в постановке Мейерхольда, - пишет он взахлеб в дневнике. Свалился в постель, полный водки и Пушкина". "Петербуржцы все вышли из Достоевского. Они бродят ночами по городу, смотрят на разведенные мосты, они могут провести всю ночь за выпивкой, танцами и разговорами об абстрактных вещах. Они одинокие, рассеянные, умные и бедные". В конце своего визита ему пришлось провести несколько кошмарных недель в одесской больнице. Когда он вырвался из нее, то сразу уехал в Америку и записал в дневнике: "По дороге домой все время напевал песенку "Когда пламя любви умирает, дым ест глаза"". Но, вернувшись в Америку и работая над книгами о России, Уилсон не сумел отделить зерна от плевел. Луис Дабни: В книге "Путешествие по двум демократиям" он кривил душой даже в названии, потому что уже знал, что Советский Союз не демократия и даже не на пути к ней. Марина Ефимова: Только много позже Уилсон грустно написал: "Мы всё еще думаем в терминах мифологических: народ, массы. И это в наши то времена, когда если Бог не поможет, то и массы не спасут". Разочарование в советском эксперименте наступило, но любовь к русским не прошла. Начать с того, что он женился на Елене Мамтонтон, русской немке. И этот четвертый и последний брак продлился 25 лет, небывалый срок для Уилсона. Но главное то, что с 30-х годов Уилсон становится настоящим популяризатором русских писателей в Америке. Он начал с эссе "В честь Пушкина". Диктор: В Америке постоянно говорят: "Если Пушкин так велик, как уверяют русские, почему он не попал в мировую литературу, как Данте и Гете?". На самом деле Пушкин попал в мировую литературу, только опосредованно, через русский роман. Его влияние видно в каждом произведении русской литературы, театра и оперного искусства. Поэтому когда впервые читаешь Пушкина, уже зная остальную русскую литературу, ты чувствуешь, что получил, наконец, квинтэссенцию того, что раньше пробовал только в разбавленном виде. Пушкина так трудно переводить потому, что он до предела использовал все возможности русского языка. Место каждого слова в строке и каждой строки в строфе так совершенно, что, сломав этот строй, вы разрушаете все волшебство. Марина Ефимова: Поразительно, что так тонко чувствуя литературу, Уилсон не полюбил произведения Франца Кафки. Хотя и признавал его талант и масштаб. И судя по свидетельству профессора Дабни, это отрицание носило характер идеологический. Луис Дабни: Уилсон считал, что Кафка невольно создал культ для интеллигентов 30-х годов, которые начали жалеть себя, сострадать себе, анализировать себя больше, чем других. У Уилсона, при всей его рафинированности был американский, позитивный взгляд на жизнь, который делал его довольно толстокожим. Он оставался на позиции человека из свободной страны, уверенного, что разум и воля всего могут добиться и считал неразумным поднимать на щит певца поражения и сломленной воли. В некотором смысле Уилсон был воплощением американской невинности. Он и у Хемингуэя не мог до конца принять всю тяжесть травмы, смерти, бессмысленности жизни. Он восхищался им, он писал: "Хемингуэй по природе своей не пропагандист, даже не пропагандист человечности". Но сам Уилсон был пропагандистом. Наследник века просвещения, он считал, что писатель не должен быть разрушителем, что он вбирает в себя весь человеческий опыт, даже самый ужасный, описывает его, оставляет позади и идет дальше. Марина Ефимова: В очень интересной обзорной статье об Уилсоне английский литературовед Джеймс Вуд, определяя нынешнее место Уилсона, пишет, что знаменитый критик верил в исторический подход к литературе, и это мешало ему понимать эстетическую, чисто литературную красоту текстов. Вуд пишет. Диктор: Уилсон называл себя журналистом и был горд своей независимостью. Но он жил в период, когда литературная критика стала и искусством, и философским подходом. Это время прошло. Пришло время расцвета академического подхода к критике, и фигура Уилсона оказалась в гораздо большей изоляции, чем ему бы хотелось. Марина Ефимова: Думается, что здесь идет продолжение спора, который сам Уилсон вел с Набоковым в их переписке: можно ли рассматривать текст отдельно от обстоятельств, в которых он был написан? Поясняя свою позицию, Уилсон написал Набокову: "Вы изучаете бабочек в среде их обитания. Как же вы можете изучать писателей в отрыве от этой среды?". Скорее всего, этот спор будет длиться вечно, но вне зависимости от того, которая из этих двух точек зрения на данном этапе побеждает, у нас всегда остается надежда, которую нам дал Эдмунд Уилсон, - что какие-то безвестные, никем не выбранные и не назначенные читатели, безошибочно отделят хорошую литературу от плохой, и она будет сохраняться и передаваться как эстафета - от поколения к поколению. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
